Тролльхеттен - [65]

Зубами!

Веером брызнула кровь и осела Мартикову на лицо, он блаженно улыбнулся и, сделав неуловимое движение зубами, раскромсал собаке верхнюю челюсть.

Пес взвыл, попытался укусить Мартикова, но тот легко уклонился и, сделав головой стремительное атакующее движение, впился в собачью глотку, рванул, вцепился еще раз. Овчарка разразилась паническим визгом. Анонимный хозяин дергал ее за поводок, стремясь оттащить от этого безумца. А Мартиков урчал от удовольствия, выплевывая целые клочья густого окровавленного меха.

На заднем плане сознания человеческая его часть исходила диким воплем, ничуть не менее громким, чем тот, которым заливалась сейчас убиваемая собака.

Владелец животного проследил глазами полет обильно брызгающего кровью клочка уха и понял, что если он не вмешается, то его питомца убьют. Изо всех сил дернув за поводок (и чуть не сломав при этом животному шею) он сумел расцепить кошмарный ревущий и воющий клубок тел. Не останавливаясь, он побежал, волоча за собой овчарку, которую шатало и бросало на подгибающихся лапах. Кровь локальными водопадами лилась с ее морды и шлепалась на асфальт, оставляя длинную темно-красную дорожку.

Павел Константинович на глазах у десятков прохожих гнался за ними еще пол квартала, а потом остановился победно и весело взрыкивая, так что всем за десять метров видно было его мощные окровавленные клыки. Кто-то закричал, стал показывать пальцами, но Мартикову было плевать, он упивался победой ровно столько, сколько позволили ему угасающие инстинкты зверя. Ровно пять минут.

А потом остался только человек, стоящий на четвереньках и тяжело дышащий. Глаза его обрели обычный цвет, подернулись пеленой. Губы что-то бормотали и роняли на землю розовую пену.

— Вам помочь? — спросили рядом.

— Что? — хрипло выдавил Мартиков.

— Помочь? — повторил вопрос парень в затемненных очках, этот, видимо, только подошел, не видел предыдущей сцены, — У вас везде кровь… Вас избили?

Дичайшая улыбка тронула губы Павла Константиновича:

— Нет, — сказал он вежливо с богатым обертонами голосом, — нет, это не моя кровь. Это собаки. Я только что набросился на собаку, овчарку, и сильно покусал. Так что это ее кровь.

Обладатель очков подался назад, словно Мартиков сообщил ему, что болен проказой. Глаз под темными стеклами было не разглядеть, но, наверняка, они испуганно бегали.

— А… — сказал он, — ну я тогда пойду…

— Иди… — ответил Мартиков устало и стал подниматься с асфальта.

В магазин он, естественно, не пошел, а вернулся обратно домой. В квартиру, маленькую и затемненную. Тяжело поднимаясь по лестнице, он увидел бомжа, сидящего на площадке между вторым и третьим этажом. Типичный бомж, грязный и дурно пахнущий (новый нюх бывшего старшего экономиста был очень чувствителен и щепетилен), но при виде Мартикова он почему-то резко вскочил и прижался спиной к стене, изобразив на лице выражение крайнего ужаса. Казалось, он не знал, что делать — бежать по лестнице вверх или сразу выпрыгнуть в окно.

— Ты чего? — миролюбиво спросил его Павел Константинович.

Из бродяги словно разом выпустили весь воздух. Он обмяк и разве что не съехал по стене вниз. На Мартикова он больше не смотрел. Потом неожиданно ровным и твердым голосом промолвил:

— Так… не за того принял, извините.

А потом, держась за стенку, прошел мимо Павла Константиновича и стал медленно спускать вниз.

Мартиков не удержался и посмотрел ему вслед. Странный какой-то бомж, и что самое удивительное — даже чуткий звериный нос бывшего экономиста не смог уловить следа спиртного запаха. Бомж был трезв, причем, уже несколько дней.

Разве такое бывает?

Впрочем, у Мартикова были проблемы посерьезнее, и он поспешил наверх — в свою квартиру.

В свое логово.

А там он уселся на грязную расшатанную кровать, служившую в последнее время постоянным пристанищем дурных снов, и тоскливо уставился на желтоватый запыленный квадрат окна. Мартиков чувствовал, как от его человеческой сущности остается все меньше и меньше, и она тает, словно запозднившийся кусочек льда на жарком майском солнышке. И еще он понимал, что этот процесс будет все ускоряться и ускоряться. Что станет конечной станцией в этом безудержном экспрессе изменений. Кем он станет: оборотнем из сказок, жалкой отощавшей собакой? Неважно. Момент, когда все то, что составляло когда-то его сущность, испарится, будет моментом окончательной смерти.

— О-ох… — простонал Павел Константинович, — но почему я?! Почему именно я.

Может быть, ему бы стало легче, узнай он, что не один такой в городе? Скорее всего — нет, для скрытого эгоиста и карьериста Павла Константиновича Мартикова всегда самым главным было то, что происходит только с его персоной. Именно эта черта характера и подвела его той же ночью к твердо сформировавшемуся решению. Люди из «Сааба» могут остановить изменения и просят за это забрать чужую жизнь? Хорошо, он сделает это, он заберет ее, потому что нет на свете важнее вещи, чем продление своего единственного столь прекрасного существования.

Сидя на крыше дома и купаясь в свете луны, Мартиков улыбнулся — его звериной половине идея убийства была очень даже по душе.