Тролльхеттен - [31]

— Вы что?! — закричал Васек гневно, закричал прямо в эти раскрасневшиеся от хохота и спиртного рожи, — вы не верите, да!?

Те смеялись только громче, и чем больше бесновался Василий, тем больше смеха вызывал он у бродяг. Смеялись так, что невзначай кокнули непочатую бутыль «Пьяной лавочки», но даже и не заметили этого. Васек приподнял еще одну бутылку, на этот раз пустую, ему хотелось вскочить и засветить этим опустевшим сосудом прямо в испитое рыло этому хохмачу Жорику, потому что тот не знает, над чем смеется, он не видел, как зеркало в живую ест человека, он не прятался в ухоронке от непонятного чудища. Он… да что он понимает, он-то ведь не кончал школу с красным дипломом!

Почему-то этот придурковатый аргумент показался Ваську наиболее убедительным. Но все же он предпринял последнюю попытку и заорал, надрывая глотку:

— Да вы че, не понимаете?! Он ведь за мной придет, сюда!! К вам!!

— И с глазами! — простонал в восторге Жорик и взмахнул скрюченными руками, — ВО!

Василий без сил опустился на матрас. Ему было на все наплевать, кроме того, «Пьяная лавочка» уже вовсю действовала, и мысли в голове плыли и путались.

— Собаку не пропустите, — сказал он тихо.

— О, — встрепенулся Жорик, — дело говоришь! Вот видишь, а ты про глаза!

Основательно прожарившуюся (но ничуть не ставшую от этого вкусней) собаку сняли с огня, и, обжигаясь, распределили между оставшимися в сознании участниками попойки. Снулый к таковым не относился, и потому имениннику ничего не досталось. Под это дело уговорили всю «Мелочевку», и принялись за остатки «лавочки». Впавший в депрессию Васек налегал на нее особенно. И уже минуть через двадцать собственный рассказ стал казаться ему абсурдом. Здесь, среди людей, собственный утренний бег казался каким-то жутковатым, но безвредным сном. А может, и не было ничего вовсе? Может, правда, это белочка постаралась?

Потягивая из кружки «Пьяную лавочку» и закусывая удивительно жестким по своей консистенции собачьим мясом, Василий успокоился и через некоторое время решил, что, пожалуй, сумеет заснуть. Веки отяжелели, и глаза уже с трудом различали через дымовую завесу такого же посмурневшего Жорика. Тот как раз наклонился и, еле ворочая языком, выдохнул:

— А Виттек за… за тобой идет. И глаза… ВО! Хха… а давай его позовем… — и Жорик, кое-как приняв вертикальное положение, заорал громогласно — Витте-ек!! Витте-о-ок!! Иди к нам! Мы тя точно угостим!!

А Василий тоже пьяно улыбнулся, погрозил Жорику пальцем и тоже проорал:

— Я тя не боюсь!! Иди к нам!!!

И в этот момент в хрупкую стену Жорикова жилища громогласно стукнули чем-то тяжелым. Словно кувалдой. А потом еще раз. Василий и хозяин дома враз онемели, вытаращившись на стену. Удар повторился совсем рядом с входной ширмой. На этот раз хрупкие фанерные панели дали трещину. Такую же трещину дало и чувство безопасности Васька.

— Иду… — хрипло и невнятно раздалось за стеной, а миг спустя третий удар проломил стену, явив того, кто пришел последним на пир.

В помещение шагнул Витек. Был он грязен и оборван даже сверх своего обычного состояния, сильно исхудал, и смертельно бледная кожа мертво обтягивала скулы. Витек широко и хищно улыбался, являя свету огромные белоснежные зубы. Раньше зубов у Витька почти не было, так как гнить и выпадать они начали у него еще в тридцатилетнем возрасте.

Глаз у него не было. Вместо этого в глазницах плескалось нечто похожее на жидкий хром, четко и явно отражая все внутренности задымленной хибары. В глазах его было зеркало, да и сам Витек был зеркалом, которое каким-то образом приобрело человеческий облик.

— Я пришшел… — сообщил Витек, широко улыбаясь, и в каждой зеркальной глазнице его отразился испуганный образ Василия.

— Ты… ты… — промямлил Жорик в шоке, — глаза…

А Василий Мельников очень хотел жить. Обостренные долгим бегом чувства снова вернулись к нему, адреналин бил фонтаном. Поэтому когда атаман завершил свой изящный пассаж про глаза, Васек, не раздумывая, кинулся прочь. Единым скачком перепрыгнул он через костер (опалив обе ноги, но даже не заметив этого), миновал замершего в столбняке Егора, Сашка и Проигрывателя, а потом кинулся прямо на стену, прикрыв уязвимое лицо руками. Он чувствовал, как позади человек-зеркало пришел в движение, дернулся вслед за ним, но было поздно.

Васька спасла хрупкость стен Жориковой лежки. Как и его преследователь, он пробил хлипкие доски и вывалился наружу в прохладные ночные сумерки. Упал, здорово покарябав обе руки, но тут же поднялся и кинулся прочь. И бежал все быстрее и быстрее.

Витек качнулся в сторону пролома, но потом, будто раздумал, и с все той же улыбкой повернулся к остальным. И, не говоря не слова, оторвал Жорику голову. Убегающий прочь Василий слышал доносившиеся из лежки дикие крики агонии и только прибавлял бегу. Инстинкт жертвы верно вел его прочь отсюда.

Вот так город словно вернулся в старые доперестроечные времена. А именно, в течение одной ночи в нем не осталось ни одного бездомного бродяги, и проблема бомжей, долгие годы раздражающих горожан, была решена окончательно и бесповоротно. Они исчезли, многочисленные куски кровоточащего мяса, разбросанного по всей лежке, идентификации не подлежали, и их по умолчанию стали считать остатками еще одной собаки. Горожане только вздохнули свободней, и город продолжил свою мелочную и разностороннюю жизнь, словно Жорика, некоронованного короля бомжей Верхнего и Нижнего городов, в природе никогда не и было.