Троицкие сидельцы - [58]
— А еще кто читал сей гнусный навет! — выдавил Гурий и, поняв, как удивит Иосифа его чрезмерное волнение, добавил: — Прости меня, что так близко к сердцу принял клевету.
— Успокойся, брат, никто не видал его.
— А что думаешь делать с ним? Ведь здесь написано: «Отдай воеводам!» — Гурий сделал движение рукой, будто хотел вернуть казначею бумагу.
— Что думаю делать? Дай сюда эту пакость! (Но Гурий медлил.) Так дай же!
Взяв бумагу, старец поднес ее к свече; бумага вспыхнула. Гурий, вцепившись в подлокотники кресла, весь подался вперед.
И тут раздались мерные, тяжелые шаги. Они приближались. Бумага почти догорела. Иосиф бросил горящий клочок на стол, последняя вспышка, и вот лишь черный пепел бугрится на столе. Без стука раскрылась дверь. Вошел стрелецкий голова и два стрельца с ним.
— Взять изменника! — четко проговорил голова.
Иосиф стремительно поднялся и предостерегающе протянул руку к Гурию, как бы защищая его.
— Он не виновен! — срывающимся голосом сказал казначей.
— Не бойся, Иосиф. — Голос Гурия был тих и внушителен. — Невиновных не тронут.
Стрельцы схватили Иосифа.
— Что это значит? — гневно спросил он.
Стрельцы молча связывали ему руки.
— Брат Гурий, скажи тогда ты, к чему это нелепое скоморошество?
Стрельцы закончили свое дело и быстро осмотрели келью, перевернув все вверх дном. По стенам метались черные тени. У Иосифа заломило в висках, что-то замельтешило перед глазами. Он зажмурился, потряс головой. Неужели это не кошмарный сон? Он открыл глаза и увидел: Гурий подошел к той заветной иконе, что неприметно висела у входа в келью, протянул руку к правому гвоздю и, повернув его, нажал.
Иосиф рванулся, но его крепко схватили.
— Не смей, Гурий! Заклинаю, отойди и не трожь ничего!
Но монах уже вытаскивал из раскрывшегося тайника самое дорогое, что только было у него, — страницы будущей летописи смутного времени. Толстую пачку исписанных бумаг небрежно сложил на столе. Опять полез в тайник, пошарил по углам и достал маленькую, с ладонь, резную дощечку черного дерева. Поднес к свету. С дощечки засиял нежною красотою женский лик. И опять запустил руку в тайник, и опять что-то достал. Это был кожаный мешочек с золотом.
— Корыстолюбив ты, старец. Богомерзки дела твои, Иосиф, но справедливая кара тебя настигнет.
Старец плохо понимал, что происходит, и лишь глумливые речи Гурия задели его особенно больно.
— Так вот ты какой, чернец Гурий, — как-то безжизненно сказал он, — а я то, старый дурак, душу раскрывал, братом называл, а ты камень держал за пазухой и ударил внезапно, нет, не ударил, ужалил…
— Увести изменника! — торопливо приказал Гурий.
— Презренный оборотень, не зря, видно, писал про тебя кто-то в подметном письме…
— Увести немедля или оглохли! И рот ему заткните поганый! — разъярился Гурий, подскакивая к казначею. — Рот заткните!
VI
— Братцы, казначея схватили! Врут, что изменник он! — с такими словами Гриша Брюшин вбежал в избу, где отдыхали стрельцы из отряда Степана Нехорошко.
Все загудели гневно, раздраженно.
— Тут кровь проливаешь, а они счеты сводят!
— А может, взаправду проворовался казначей-то?
— Дурень! Иль человека не разглядел?
— Небось Гурий его подсидел! — сказал Миша. — Зимой еще, когда Ошушков переметнулся к лисовчикам да сапегинцам, он все допытывался у каждого, а не стакнулся ли, мол, Девочкин с ним.
— А вот пойти к съезжей избе да спросить у князя, он командует: за что, мол, старца схватили невиновного?
— Верно! Да и Гурия потрясти не помешает!
— А то безвинного человека на дыбу волокут!
Они похватали оружие и выбежали во двор к съезжей избе. Но стражники не пропустили возбужденных стрельцов да еще пригрозили пальнуть из самопалов. На перебранку вышел княжеский слуга Урус Коренев.
Его встретили неласково и потребовали, чтобы позвал князя да заодно бы и этого черного ворона — монаха Гурия Шишкина.
Толпа вооруженных стрельцов и мужиков росла. Девочкина в крепости знали и любили. И гнев против свершенной несправедливости распространился на всех начальствующих, которых винили в свалившихся на людей бедах.
И когда вышедший на крыльцо Долгорукий попытался высокомерно прикрикнуть на толпу, так яростно все закричали, что тот испугался и начал клонить к тому, что Иосиф-де изменник, и заворовался, и казну разграбил. Стоявший рядом с князем Гурий отступил к двери.
— Не туда глядишь, воевода! — завопили в толпе.
— Пощупать надо других! Кто-то, видать, в казну рылом залез, а на другого сваливает!
— Нифонт Змиев, чашник, сколько браги пропил, это ли не воровство!
Вперед протолкался Гриша Брюшин, влез на крыльцо и подскочил к монаху.
— Гурий, а не ты ли сам казну ограбил? Мне сказывали, будто ты велел одному кузнецу из Служней слободы ключи какие-то по восковому отпечатку тайно выковать, а на другой день, сделав ключи, помер кузнец-то!
— Чего плетешь, балаболка! — закричал бледный монах. — Все знают, какой ты богохульник да ябедник, языком молоть горазд, а умом не вышел! Черное платье с себя самовольно скинул!
Гришу оттащили.
— Не троньте казначея, освободите! — прокатилось по толпе.
Князь предостерегающе поднял руку:
— Это измена! Одумайтесь, враг у стен крепости! А Девочкина взять повелел сам царь Василий Иванович Шуйский!
