Троицкие сидельцы - [16]

Справа от него шагал Степан, рядом, в непривычной для него стрелецкой одежде — Афоня Дмитриев.

Лес поредел, показались поля, желтые от созревших хлебов. Невдалеке возвышалась деревянная церковь небольшого села, сбегавшего по косогору к извилистой серебристой речке. В безмятежной тишине вдруг тревожно загудел колокол.

— Иль праздник у них свой, иль звонарь с ума спятил, что звонит в обычный день средь бела дня, — сказал Степан, обращаясь к Афоне.

Тот отрицательно покачал головой.

— Нет, в набат бьют люди.

— Не враги ль напали? — предположил Мишка. — Говорили, будто пан Лисовский бродит в северных от Москвы краях.

— Лисовский здесь может быть, — подтвердил голова Иван Внуков, оборачиваясь к стрельцам. — Этот душегуб охотится на людей где-то недалеко, под Переславлем-Залесским.

Бум, бум, бум… — неслись все слышнее тревожные медные звуки. Отряд быстро поднялся на холм. Сверху село открылось взору как на ладони. Там и в самом деле творилось что-то неладное. На сельской площади беспокойно суетились люди, и глухой шум висел над толпой. Кое-где холодным блеском сверкали косы. На крыльце большого дома, что стоял возле церкви, что-то говорил, размахивая руками, мужик в белой рубахе.

Набат умолк, гневный крик особенно громко поднялся над толпой. Все разом повернулись в сторону стрельцов, которые беглым шагом приближались к толпе. Там возникла отчаянная возня. Кто-то дико вскрикнул, из толпы вырвался один в разодранной рубахе и помчался, петляя, как заяц, к стрельцам, увертываясь от камней, летевших в него. Добежав, он упал на колени, вытянул руки к стрельцам.

— Спасите… убивают… — бормотал мужик. Он заплакал, размазывая слезы по избитому в кровь лицу. — Я управитель здешний, монастырский слуга… а они… меня… ни за что ни про что как начали срамить, и мучить, и бить смертным боем, — он всхлипнул, — я уж думал, конец мне пришел. — Он подполз на коленях поближе к коню князя Долгорукого. — Век тебя не забуду, спаситель мой, по гроб жизни благодарить буду и деткам своим закажу молиться за тебя.

— Выходит, мужики заворовали? — спросил князь внушительно и громко, чтобы услышали в толпе.

— Истинно так, заворовали, а сами за монастырем живут припеваючи, не то что крепостные крестьяне! — Управитель беспокойно озирался на толпу. — Никаких податей и сборов и земских повинностей не знают, судебной волокиты московской не знают, потом…

Князь нетерпеливо перебил его:

— Так почему же бунт?

— Беспричинно, спаситель мой, с жиру бесятся, подлые, воруют из прихоти, грабят без надобности. Здоровья своего не жалею на монастырской службе, а заслужил, — он опять всхлипнул, утирая нос рукой, — одни каменья да побои.

Стрельцы хмуро внимали жалобам управителя, который назвался Оскою Селевиным.

По приказу воеводы Долгорукого стрельцы вплотную подступили к волновавшейся толпе, которая и не помышляла расходиться. Мужики недобро поглядывали на незваных гостей.

Князь направил коня в расступившуюся толпу.

— Мужики! Подлые смутьяны подбивают вас к неповиновению и воровству! — четко прокричал князь, предостерегающе погрозив булавой толпе. — Вы осмелились тронуть законного монастырского управителя. Сие не только тяжкий грех, но мятеж и измена!

Толпа заволновалась сильнее, послышались выкрики:

— Не мы, а управитель ворует, в бараний рог нас скрутил!

— Данями замучил, работами да перевозами!

— На себя работать некогда!

— Лесу не дает!

— Молча-а-ть! — раскатисто крикнул князь, и шум утих.

Мужик, стоявший на крыльце, быстро сбежал по ступенькам и словно растворился в толпе.

— А ну, расходись по домам, иначе силой велю разогнать!

Стоявший близко низкорослый мужичок дерзко задрал бороденку к воеводе:

— Да мы, чай, не враги, чтобы против нас воевать, мы народ мирный, крестьяне!

Его потянули сзади за рубаху, уговаривая не лезть на рожон.

— Молчать, бунтовщик! Вязать его, живо! — повелительно закричал князь, указывая на мужичка, у которого сразу кровь отхлынула от лица.

Понукаемые стрелецким головою, из рядов неохотно выступили два стрельца, взяли мужичка за руки, хмуро и виновато глядя на толпу.

Стрельцы были недовольны.

— Не затем шли, чтобы своих-то вязать, — проворчал пожилой, с серебром на висках стрелец. — Куда ж годится, своих-то вязать, когда чужих развелось на Руси!

Было видно, что эти слова всех задевают за живое. И князь, уловив недовольство стрельцов, несколько переменил тон.

— Мужики, — сказал он и потише, и доброжелательнее, без угрозы, — хлеб на полях осыпается, а вы тут без дела время теряете. Ступайте по домам!

— Не гневайся, господин воевода, разойдемся сами, — примирительно сказал из толпы тот мужик в белой рубахе, который недавно шумел с крыльца дома управляющего. — Да только пущай Оска-управитель поберегется, — продолжал тот же мужик, — сердит на него мир, лучше бы ему в монастырь убраться. Забирай его, воевода, с собою, а не то прибьем кровопивца без жалости!

Управитель, поднявшись с колен и униженно сгибаясь, ушел подальше от негодующего народа, спрятался за спины стрельцов.

Косматая лиловая туча клубилась на западе, вырастала на глазах, спуская вниз к разгоряченной земле косые полосы дождя. Глухо заворчал далекий гром. Бабы первыми стали выбиваться из толпы и побежали к избам. Надвинувшаяся туча закрыла солнце.