Трофейщик - [12]

«Ты мужик рисковый, но глупый. И сел ты по глупости — это мы знаем, — сказал Александру Евгеньевичу после того, как он вышел из больницы, один из авторитетов. — Поучим тебя маленько, а там поглядим…»

Звягин спал, когда к маленькому домику за кустами и деревьями почти бесшумно подъехал серый «ауди» с единственным человеком, сидевшим за рулем. Человек аккуратно запер дверцу машины и не спеша пошел к дому.

IV

Алексей стоял у окна и смотрел на ровное поле, покрытое небольшими холмиками, озерцами и узкими протоками-канавками, с группами деревьев ближе к горизонту. Если посмотреть чуть правее, то в поле зрения попадали отдельные, но довольно часто торчащие постройки — заводики, склады, жилые здания, разбросанные там-сям — кажется, без всякого плана и порядка. Здесь город наступал на поле, не прорезая его сразу длинными стрелами улиц, застраивающихся одновременно по всей длине, а словно выбрасывая из катапульты отдельные снаряды, падавшие как попало, — сначала редко, потом все чаще и чаще. И уже лишь засеяв поле отдельными постройками, город начинал заполнять пространство между ними лужицами и речками асфальта, выпуская туда батальоны автомобилей, которые обживали местность, наполняя ее движением, звуками и атмосферой города — грохотом и скрежетом, дымом, выхлопными газами, запахами разогретых металла и резины. Люди приходили уже потом, когда пространство было достаточно защищено со всех сторон, они старательно изолировали себя от земли, от окружающей их природы и чувствовали себя в относительной безопасности лишь тогда, когда их ноги касались не земли, но асфальта, бетона или паркета, когда от солнца и дождя они были укрыты крепкими крышами, а от ветра — надежными стенами.

«Живем здесь, как пришельцы», — думал Алексей, глядя на редкие столбики дыма, поднимающиеся со стороны Пулковского шоссе, где находились оранжереи, аэропорт и медленно ползущие к Пулковским высотам жилые кварталы. «Скоро до Царского Села все застроят». Он с грустью понимал, что полю недолго осталось жить своей жизнью. Летом он часто гулял здесь, уходя далеко от домов, которыми в этом месте заканчивался город. Шел извилистыми маршрутами, долго блуждая между канавами и наполненными водой ямами, — напрямик здесь было не пройти. Он точно знал, что, уйдя километра на три в поле, со стороны города становится почти недосягаемым. По прямой проехать это расстояние можно было разве что на тракторе. Или на танке. Любая машина увязла бы в беспорядочном лабиринте крохотных болотец, проток, воронок и неожиданных, скрытых высокой травой холмиков.

Здесь не слышно было городского шума, лишь электрички, периодически в отдалении грохочущие по бывшей царскосельской железной дороге, напоминали о настоящем времени.

Он брал с собой книги, но почти никогда их не читал. Просто ложился в траву и лежал часами. Он видел высокое, бесцветное невское небо, птиц, летящих к югу, как и сотни лет назад, мимо этих мест, мимо Купчино — деревни, что стояла здесь с XVI века, когда на этих полях сеяли рожь, ячмень, овес, пасли коров, ловили рыбу в озерах, а воздух был свеж и чист, земля жирная и черная, люди здоровые и розовощекие. Он поворачивал голову и смотрел в заросли травы с ползающими в ней муравьями и другой бесчисленной мелкой живностью, которую можно заметить, только лежа в траве и не думая ни о чем. Стоит вспомнить свои городские дела и житейские проблемы, как пропадут, исчезнут за назойливыми, неуютными мыслями горящие темно-зелеными огоньками спинки жучков, не различить будет изломанную траекторию полета летних малюсеньких мошек. Пропадут из поля зрения удивительной формы муравьи и совершенно сюрреалистического вида стрекозы. Все, что останется от летнего поля, — это вызывающие нестерпимый зуд укусы крохотных неуловимых насекомых, трава начнет колоть спину, солнце — слепить глаза, земля покажется сырой и холодной, мелкие камешки набьются в ботинки, пыль забьется за шиворот…

Нельзя здесь оставаться городским пришельцам — отторгает их поле, из последних сил отстаивая свое право на существование. Алексей же всегда чувствовал себя здесь прекрасно. Ижорский погост — так всегда называлась эта земля — свободная, огромная, с густыми непролазными лесами, чистыми реками, со стоящими на ней крепкими деревянными домами, бывшими ее частью. И ветер, дождь и мороз не разрушали эти дома, а лишь помогали им стать крепче, глубже врасти в почву. Бревна стен становились звонкими и прочными, словно сталь, неподвластными тлению.

Он вставал и шел обратно к белой сплошной стене одинаковых, вытянувшихся в линию домов с ровными рядами черных точек-окон и черточками балконов. Птицы над головой летели вовсе не на юг, а на мясокомбинат. Под ногами чем ближе к домам, тем чаще хрустело бутылочное стекло, скрипела рваная жесть консервных банок, шуршал бумажный мусор. Пограничная линия — асфальтовая дорога вдоль домов, отделяющая город от поля, — была чистой, гладкой и безликой. Тысячи километров подобных дорог бежали на север, пронизывали город во всех направлениях, разделялись на сотни ответвлений, переплетаясь, кружа, возвращаясь назад и закручиваясь в спирали.