Трое в подводной лодке, не считая собаки - [39]

— Изздрассти вам, — поздоровался Сашка, — хвораете, Ефим Григорьевич?

— Кхе-кхе, да вот… — ответил старик.

— О, Саня! Вернулся, совсем пропащий. Как дела, срочно рассказывай!

— Лукиановой пустыни мельницу отремонтировал. В зачёт двух станков ткацких. Устал, жрать хочу. Охота, как я понимаю, накрылась?

— Накрылась твоя охота, да я тебе скажу, немного ты потерял. Ефим Григорич, мы вас покинем ненадолго?

Старик лишь вяло махнул рукой. Сашка метнулся в баню, пока вода горячая ещё была, а потом уселись они за стол, делиться наболевшим. Пришла Анна, зарядила Глашку накрывать неурочный ужин. Сашка вкратце рассказал, как он профукал рубль, и о монастырском подряде.

А Славка, пока Александр трудился на благо компании, занимался сущей ерундой. То есть они со стариком наносили визиты к соседним помещикам.

— Нынче, — сказал он с постным лицом, — мнится мне, что зима будет снежная. Берёза не облетела, а осина уже голая. Несомненно, Дарья Матвеевна. Значить и озимые хороши будут. Сам-три, даст бог, возьмём в следующем году.

Ярослав не выдержал и рассмеялся.

— Как тебе концерт? А мне эту оперу чуть ли не каждый день исполнять надо. Чудовищно всё. Такие же нищеброды, как и мы. И интересы вот такусенькие. У богатеньких свой клуб, да и тусят они в основном в столицах, мы для них так, прах под ногами, разве что не христарадничаем. Такое ощущение, что тебе норовят корку хлеба в карман сунуть, чтобы отвязался поскорее. Прощупываю почву под создание АО, так вот и ездим.

Вздохнул.

— Только КПД никакущий. Невместно, дескать, пачкать дворянскую честь презренным ремесленничеством или торгашеством. Тьфу, — сплюнул он, — сидят, как индюки, иной раз в доме жрать нечего, а им, видите ли, невместно деньги зарабатывать. На паперть скоро пойдут, смех смехом, а всё равно не почешутся. Гоголь гений будет, однозначно. Все эти Плюшкины, Коробочки…

— Ну не все ж такие? — спросил Саня.

— И это хорошо, что не все. Есть люди, есть. С мозгами. Но тоже со своими клопами в голове. Всё равно, пока выгоды не увидят, не пойдут. Закон природы. Как начинать дело — так нет желающих. Стоит только на ноги встать — так сразу и желающие прибегут, и доброхоты, и всяк захочет к успешному делу присосаться. — Он передразнил кого-то, — деды так наши жили, и негоже старый порядок нарушать.

— В поместьях, в основном старики сидят, вроде нашего Ефим Григорьевича, ветераны, так сказать, либо не способные по состоянию здоровья служить. Сейчас, правда, потихоньку начали офицеров со службы отпускать, в связи с оскудением казны. Нам бы любых. Пусть и нищих. Просто уровень другой. Дворянин, даже нищий — это дворянин. Ну ладно, я с ними работаю. Когда жрать нечего будет, сами придут. А может, у кого раньше соображалка сработает.

— А ты со стариком, чё, закорешился? — спросил Саша.

— Ну дык. Костя попросил, ветеранские воспоминания записать. А потом самому интересно стало.

Слава никогда бы не подумал, что у такого флегматичного и немного замороженного Кости могут быть какие-то страсти. Но оказалось, что есть.

— А вообще сейчас я готовлюсь школу открывать. Нам люди нужны, сам понимаешь. Грамотные. Учебник вот пишу, — он кисло улыбнулся, — не разгибаясь.

— Ты давай, амиго, не унывай, — ответил Сашка, — я тоже вот никак ума не приложу, как с кадрами быть. Но бог не выдаст, свинья не съест. Прорвёмся.

С утра Саша снова шёл в Александрову слободу, с хрустом зевал и раздражённо думал: «Блондинок, однозначно, надо было ещё в прошлом веке расстрелять. Нет, не расстреливать, это слишком гуманно. В концлагерь всех загнать, за колючую проволоку. Всех загнать в один лагерь, пусть там разговаривают между собой». Его кровожадные мысли были оттого, что Глашка почти до полуночи грузила его долгими, занудными, с никому не нужными подробностями, деревенскими новостями. Сашка хотел было уже двинуть ей в ухо, чтоб замолчала, раз простых намёков не понимает, но когда уже развернулся, оказалось, что Глашка спит сном младенца. Зато Саня потом долго не мог заснуть, кляня говорливую девку. Оттого он был зол, несмотря на обильный завтрак.

В Свято-Успенском монастыре он встретился c братом келарем. Тот огорошил Сашку новостью:

— Столярня Ерофея сгорела.

— А я сам эту хибару хотел поджечь, вместе с этим алкоголиком, — мстительно сказал Саша, — чтоб неповадно было.

— Что такое алкоголик?

— Тот, кто злоупотребляет алкоголем, в ущерб всему прочему. Аль кохоль — это по-арабски значит «нежнейший», то, что в браге содержится и делает человека пьяным и счастливым.

— Тебе арабский язык ведом? — удивился отец Онуфрий.

— Нет. Но слова и понятия приходят к нам из разных языков, — Саша выкручивался, как мог, — у нас в Америке все так говорят.

— Впредь более такого не говори, — сказал ему монах.

— Что именно? — не понял Сашка.

— Что замышлял. Я-то знаю, что ты со мной был, а другое услышат, донесут. Век потом не отмоешься.

— Хорошо, — сразу согласился Сашка, — а что, намерение есть действие?

— Именно так, — совершенно серьёзно ответил брат келарь.

Сашке сразу стало не до шуток. Сразу вспомнилось слово «замышлял» и сопутствующие инструменты — испанский сапог, дыба, раскалённые щипцы. «Да, — подумал он, — молчание не только золото, но и залог здоровья».