Тривейн - [161]

— Этот небольшой спектакль был заказан заранее, майор, — отрывисто проговорил генерал, по-прежнему не глядя на Боннера. — Надеюсь, он вам понравился.

— Судя по тону, вам он совсем не нравится, сэр. Генерал — старший по чину — бросил беглый взгляд на майора и снова отвернулся. Потом потянулся к карману на дверце автомобиля и достал оттуда конверт.

— Второй приказ, который я получил, — передать вам лично этот конверт. Этот приказ точно так же мне неприятен, как первый. Все — отвратительно!

Он передал конверт майору, тот смущенно поблагодарил. По штампу в левом верхнем углу Боннер понял, что послание поступило из министерства армии, а не из Объединенного комитета начальников штабов. Надорвав конверт, Боннер извлек страничку с текстом — копию письма из Белого дома министру армии, подписанную президентом Соединенных Штатов.

Фразы были лаконичны и четки и не оставили никакой возможности ошибиться; писавший был в ярости.

Президент давал указание министру армии немедленно положить конец всем безосновательным обвинениям в адрес майора Пола Боннера. Предписывалось присвоить Боннеру чин полковника и в течение месяца перевести в военную академию для соответствующей переподготовки. По завершении переподготовки в академии — через шесть месяцев — полковник Боннер должен быть прикомандирован к Объединенному комитету начальников штабов в качестве офицера связи.

Боннер медленно вложил письмо в конверт и молча выпрямился на сиденье рядом с генералом. Устало закрыв глаза, он подумал об иронии всего происходящего.

И все же он оказался прав. Вот что самое главное.

Теперь он вернется к своей работе.

Что, собственно говоря, знают эти бобры?

Тем не менее он чувствовал странное, совершенно непонятное беспокойство. Может быть, из-за внезапного повышения? Прыжок сразу через две ступеньки. Невероятно, но события странным образом совпали с тем, что сказали ему тогда, на скользком склоне в Коннектикуте. Они совпали со словами, результатом которых стала разодранная в клочья кожа и смерть.

Но лучше всего не думать об этом. В конце концов, он профессионал.

А наступало время профессионалов.

* * *

Йан Гамильтон ласково потрепал по мокрой шерсти своего ретривьера. Огромный пес только что проделал путь по покрытой снегом тропинке и обратно, чтобы принести брошенную хозяином палку, и теперь преданно смотрел ему в глаза, ожидая похвалы.

«Прекрасное воскресное утро», — подумал Гамильтон. Еще десять дней назад он не был уверен, что сможет продолжить свои любимые воскресные прогулки, а уж тем более на берегу озера Мичиган.

Теперь все изменилось. Страх ушел, вернулась привычная бодрость, а вместе с ней и чувство уверенности в завершении начатого. Какая ирония судьбы! Единственный человек, которого он боялся, единственный, кто действительно мог всех их уничтожить, сам ушел с поля боя.

Или не сам?

Не важно, главное, что стратегия, которую предложил он, Гамильтон, сработала. Арон Грин чуть не упал со страху в обморок, Армбрастёр в панике заговорил об уходе в отставку, Купер... Ах, этот бедный, загнанный в угол, лишенный воображения Купер удрал в свои вермонтские горы, взмокший от ужаса.

И только он, Йан Гамильтон, продолжал держаться.

Честно говоря — прагматически говоря — он чувствовал свою безопасность, причем гораздо глубже, чем другие. Потому что знал: единственное, что надо делать, — ждать, пока Тривейн представит «сокращенную» версию своего доклада. Как только это случится, кто примет, кто может принять решение, позволяющее ему представить доклад в первоначальном виде? Да никто! Его одежда к этому времени будет уже гореть сверху и снизу с двух сторон. Тривейн окажется в ловушке — из-за компромисса, на который пошел, и нужды правительства в равновесии.

По крайней мере, так считает Уильям Хилл.

Большой Билли. Интересно, догадывается ли он, какую огромную роль — разумеется, не зная об этом, — сыграл он в развитии «Дженис индастриз»? Если бы догадался, без сомнения, лишил бы себя жизни. И все же это так: огромная ответственность за происходящее лежит на после Хилле. За все годы работы в Вашингтоне Гамильтон пристально приглядывался к нему. Оба они были советниками президента, правда, Хилл был старше, и Гамильтон не раз вчитывался в его слова, изъятые из протокола. Он помнил совет Билли президенту Эйзенхауэру по поводу кризиса «У-2» в Париже — в результате была отменена встреча в верхах. Гамильтон сочувствовал старику, когда Макнамара сумел убедить Кеннеди, что суждения Хилла касательно Берлина ошибочны, — результатом стала Берлинская стена. Он содрогнулся; когда эти маньяки из Пентагона убеждали сбитого с толку, податливого Никсона в том, что «проникновение» в Камбоджу совершенно необходимо — несмотря на громкие и настойчивые возражения Уильяма Хилла. Кентский университет, Джексон, совершенно разрушенный Объединенный комитет начальников штабов.

Йан Гамильтон чувствовал, что Хилл — тот человек, каким он мог бы стать сам. Может быть, станет — через несколько лет.

Надоевший всем.

Альтернатива же — власть и влияние «Дженис индастриз».

Чем он и занялся. Для всеобщего блага.

Ретривьер старался отделить веточку от упавшего сука: веточка оказалась довольно прочной. Гамильтон нагнулся, чтобы помочь собаке. Веточка не поддавалась. Пришлось постараться. Выпрямившись, он с удовольствием заметил, что, несмотря на все усилия, даже не запыхался.