Триумф Клементины - [66]

Клементина потребовала у метрдотеля подушку, потому что Шейле было слишком низко сидеть. Затем, увлекшись разговором с Хьюкаби, она не заметила, как лакей принес подушку; когда она обернулась, то м-с Фонтэн уже поднимала Шейлу со стула. Не выдержав, грубым движением она вырвала из рук соперницы ребенка и сама усадила его на подушку. Ей было безразлично, что Квистус и остальные подумали о ней. Она не дозволит этой чужой женщине касаться ее ребенка. Она не могла помешать ее флирту с Квистусом, но ни одна женщина не позволит кому-нибудь стать между ней и ее приемышем.

Инцидент прошел почти незамеченным. Завтрак окончился благополучно. Кроме двух женщин, все остальные были довольны вновь приобретенным знакомством. Этта нашла Квистуса самым лучшим человеком, после своего отца. Клементина в знак особой милости разрешила Хьюкаби вход в свою студию. На Шейлу ее новые друзья произвели огромное впечатление. Квистус потирал себе руки при мысли об удачном завтраке. Казавшиеся непримиримыми, видимо, примирились, все затруднения были устранены, все опять рисовалось ему в розовом свете.

Но Томми заметил историю с Шейлой.

— Этта, — сказал он, — я был близко знаком с Клементиной много лет и, оказывается, я ее все-таки недостаточно хорошо знал.

— В чем дело? — спросила девушка.

— Сегодня я впервые сделал открытие, — сказал он, — что милая старушка ревнива, как кошка.

ГЛАВА XX

— Мои дорогие дети, я вам говорю, что мы поедем поездом, — заявила, топнув ногой, Клементина. — Я вовсе не намерена ради удобства шофера трястись столько времени обратно в Лондон.

Она уже достаточно насладилась удобствами тридцатипятисильного мотора и горела желанием скорее доставить Шейлу в Ромнэй-Плейс.

— Что касается вас, — добавила она, — то вы и так чересчур долго наслаждались обществом друг друга…

Единственное, что ее удерживало в Париже — это желание узнать, как далеко зашла дружба между Квистусом и ненравившейся ей леди. Разговор с недалекой леди Луизой скоро дал ей понять, что это было из новых симпатий. Клементина тщетно искала разгадки такой поражающей интимности. Она считала, что Квистус, как бы находящийся под ее покровительством, не сможет долго ей противостоять. Леди могла быть в высшей степени обаятельна, вращаться в высших кругах, но Клементина не доверяла ей; она была лукава и неискренна. Ее беседа выдавала скорее хорошую память, чем ум; у нее была еле заметная вульгарность, тщательно скрываемая хорошим воспитанием; она была недопустимым компаньоном для чувствительного и высокообразованного Квистуса. В ней было еще что-то, что сбивало Клементину с толку и в высшей степени возбуждало ее любопытство.

Клементина далеко не обладала совершенством и не искала его в мире. Как художник она требовала света и теней.

— Я вам не напишу портрета ангела, — говорила она, — за пятьдесят тысяч фунтов. Если же он придет ко мне пить чай, я прежде всего собью ему его крылья.

Оказывалось, что в Лене Фонтэн нельзя было отрицать присутствия света и теней. Но существует возмущающий и оскорбляющий художника фальшивый ракурс. Лена Фонтэн возмущала и оскорбляла чутье Клементины.

Клементина оглянулась на свое сердце. В нем было занято мало комнат, но в занятых жилец оставался навсегда. И теперь получилось такое ужасное положение. Она впустила его в самую лучшую комнату для гостей, а он вместо того, чтобы наслаждаться своим преимуществом, почти весь высунулся из окна, прислушиваясь к словам какой-то негодяйки. Разве мог кто-нибудь осудить ее, если она чувствовала непреоборимое желание тянуть его за фалды обратно.

Но так как никакого подходящего предлога не оказалось, она принуждена была на следующий день отправиться на Северный вокзал, чтобы продолжить свой путь в Лондон.

Квистус явился на вокзал с полными руками пакетов. Благодаря им он даже не мог снять шляпу и только улыбался, по уверению Томми, как рождественский дед.

Тут был большой букет орхидей для Клементины (удивительно необходимый для поездки из Парижа в Лондон), огромная бонбоньерка конфет для Этты; шерстяной баран, открывающий рот и поющий арию о драгоценностях из Фауста, для Шейлы и золотые часы для Томми.

Поющий баран доставил много удовольствия, как Шейле, так и станционным служащим. Целая толпа собралась посмотреть на имевшего вид ученого англичанина, показывающего барана открывшей ротик, похожей на цветок, девчурке. Даже носильщики забыли свои «Attention!»[25] и останавливались с багажом перед невиданным зрелищем. Квистус только тогда заметил собравшихся зрителей, когда баран пропел свою последнюю ноту.

— Боже милостивый! — воскликнул он.

— Сделайте еще раз, — заставив улыбнуться окружающих, попросила своим звонким контральто Шейла.

— Ни за что на свете, моя дорогая. Томми, возьмите скорей от меня эту чертовщину. Дорогая, — продолжал он, беря Шейлу на руки, — я слишком хорошо знаю Томми, чтобы не предсказать, что следующие семь часов он будет не переставая заводить эту штуку.

Она успокоилась, рассматривая оставленное для них купе. За ними следовали Томми с бараном, Клементина и Этта.

— Этот младенец — настоящее чудо, — заявил Томми, — она завоюет чье угодно сердце.