Тритогенея Демокрита - [25]
Измученный, он желал конца. Но конца все не было, была лишь короткая пауза, будто он на миг проснулся и снова впал в забытье.
…Удар молнии, пламя, гибель титанов, гора пепла, из которой возродился Дионис. Такой же юный и прекрасный, как раньше, он ступил на тропу, по которой недавно спустился, и зашагал к вершине, на Олимп, в обиталище бессмертных. Его кровь, пролитая титанами, смешалась с пеплом. Смешались добро и зло, бессмертное и тлен, лучистое и темное, истинное и ложное, святое и греховное, душа и тело, блаженство и муки, достойные Олимпа и Тартара. Из пепла титанов и крови Диониса возник человек. Грех титанов на нем, вечный грех, вечное проклятие Зевса, вечное наказание, имя которому — жизнь. Жизнь в терпении, в страдании, в повиновении богам — путь искупления. Для чистой души за смертью тела — вечная свобода, вечное блаженство. Для осквернившейся души за смертью тела — Тартар, бездна, мрак…
Помни об этом, помни об этом, помни, помни, помни!..
Кто-то прокричал эти слова, и все видения исчезли.
Демокрит выпил воды, вынул из ниши в стене сосуд с дьявольским снадобьем и разбил его. Темная пахучая жидкость растеклась по земляному полу и быстро впиталась в него. Осталось только пятно, напоминавшее своей формой голову титана. Демокрит взял с ложа сухой травы и забросал ею пятно, чтоб оно не напоминало ему о дурном видении.
Утром, едва проснувшись, он все же вспомнил о нем.
— Ах, Клита, — сказал он няньке, — я видел дурной сон, в котором испытал страхи, какие испытывают перед жизнью и смертью темные люди. Впрочем, и некоторые просвещенные, уверовав в учение одного самосского мудреца, боятся жизни, но живут, потому что еще более боятся смерти. А между тем самое лучшее для человека — проводить жизнь в радостном расположении духа.
Завтрак — вино и хлеб — ему принесла Алкибия.
— Вот я, — сказала она.
— Что? — не понял Демокрит.
— Вот я. Я никуда не делась, — засмеялась она. — Клита велела так сказать.
— А, очень хорошо, Алкибия! Я рад видеть тебя, — ответил Демокрит, принимая из ее рук хлеб и вино. — Побудь со мной.
— Клита посылает меня в город, торопит…
— Зачем?
Алкибия засмеялась, не сразу ответила:
— Велела… Велела чеснока купить.
— Купить? За какие деньги?
— Не знаю.
— Позови Клиту, — приказал Демокрит.
Клита пришла без Алкибии. Демокрит спросил, откуда у нее деньги.
— Я не хотела тебе говорить, — ответила Клита, — но кто-то по имени Фавборий прислал своего слугу с деньгами. Сто драхм.
— И ты взяла?
— От Диагора не приняла. А от этого…
— Ладно. Фавборий проиграл мне. Я плыл на его корабле. Мы заспорили с ним о ветре. Я выиграл.
Глава седьмая
Он проснулся перед самым восходом солнца. Впервые почувствовал, что озяб.
Растирая ладонями плечи и грудь, подумал о том, что приближается осень, что нынешнее прохладное утро — ее первое дыхание.
Клита уже не спала, доила во дворе козу. Демокрит кивнул ей, направился к колодцу.
Умывался долго — вода приятно освежала, унимала боль в висках. Эта боль от порошка травы, которую он испытывал вчера. Во рту до сих пор сохранился ее вкус и легкое жжение.
Он отпил несколько глотков холодной воды. Ему показалось, что она пахнет медом. Простая вода в сравнении с горечью кажется сладкой. Не всякое сравнение открывает истину, но лишь сравнение в мыслях. Ощущения часто обманывают. Ведь вода — всегда вода, не имеет ни вкуса, ни запаха.
— Я иду в город, — сказал он Клите, когда та принесла ему молока и хлеба — теплого козьего молока и сухую хлебную лепешку.
— Зачем? — удивилась Клита. С тех пор как они поселились здесь, Демокрит ни разу не покидал усадьбу.
— Хочу посмотреть на людей и послушать, что они говорят, — ответил Демокрит. — Я слишком много трудился и, кажется, устал. Алкибия говорила, что Протагор вернулся из Афин, откуда его изгнали за безбожие. А ведь и Протагор был другом Перикла и написал конституцию для Фурий>40. Мир ухудшается, Клита, если он преследует философов…
Клита вздохнула, прикрыла глаза ладонью — жест уставшего от размышлений человека, — сказала, не глядя на Демокрита:
— Возможно, ты встретишь в городе Алкибию. Скажи ей, что я жду ее.
— Алкибия уже ушла? Так рано? — удивился Демокрит.
— Она ушла вчера… Нет-нет, не надо беспокоиться, — остановила Клита Демокрита, вскочившего при этих словах на ноги. — Не первый раз она остается в городе. Ведь она свободна…
— Где она ночует? — спросил, нахмурившись, Демокрит.
— Не знаю. Говорит, у друзей…
— Почему раньше молчала? — спросил Демокрит.
Клита опустила голову, не ответила.
— Ладно, я скажу ей. Если увижу… Это кто же ее друзья?
Он вышел из дому в мрачном расположении духа. Глядел под ноги, обивал посохом стебли придорожного бурьяна.
Глубокая пыль по дороге была прохладной. Ноги утопали в ней по щиколотку. Роса, выпавшая за ночь и повисшая капельками на травах, сделала пыль не влажной, а тяжелой, нелетучей. Ноги погружались в нее, как в воду, и, как вода, она продавливалась между пальцами ног, затягивала следы.
Накануне Демокрит попросил Клиту подстричь ему волосы, сам поправил усы и бороду. На нем был голубой гематий, совсем новый — подарок брата Дамаста. Опрятный вид, приличная одежда — лучший способ не привлекать к себе внимание горожан. А это важно, когда хочешь побродить по городу, потолкаться на рынке и на агоре среди людей. Вот только сучковатый посох, возможно, не совсем обычная для абдеритян вещь. И пожалуй, найдется немало бездельников, которые спросят: «Эй, зачем ты таскаешь с собой эту палку? Ты собрался кого-то проучить?» Его посох — дань привычке, которая укрепилась в нем в долгих путешествиях. Перепрыгнуть через канаву, отогнать бродячую собаку, перейти через реку, подняться по тропе в горы, опереться, когда устанешь, — тут всегда на помощь придет добрый посох. Демокрит сам вырезал его из ветки ореха, которую обломал ветер.
