Тристан 1946 - [85]

Шрифт
Интервал

Ехали мы на машине, а Кэт всегда садилась сзади, рядом со мной. Мы приходили в какой-нибудь ночной кабак, чаще всего это был клуб, на столиках горят свечи, на эстраде негры в розовых смокингах — зубы у них блестят, медные тарелки тоже, — официанты колдуют над блюдами, рожи важные, надутые, и Кэт тут же, полуголая, с длинными распущенными волосами. Сидит, вроде бы платье одергивает, а сама под столом то руки моей ищет, то поддаст каблучком по ноге. И это мне не нравилось. Я танцевать не хотел. Бернард сразу скисал и смотрел на меня вопросительно: «На что ты злишься?»

Не нравилось мне, что эти миллионеры увиваются вокруг такого бродяги, как я. Чего, думаю, им от меня надо? Случалось, что мы так сиживали до утра, Кэт может полбутылки трахнуть и по ней ничего не видно, только лицо бледное. А Бернард, когда напьется, непременно должен кого-то боготворить. Если не польских летчиков, то официантов или какую-нибудь лахудру с наклеенными ресницами. Каждому сует в руку доллары, чуть не плачет, умоляет, чтобы взяли. Смех, да и только. Я засовывал Кэт в чулок зеленые бумажки, она их вынимала и прятала Бернарду в задний карман брюк, так мы развлекались, а он ничего не замечал.

Потом наша барменша и мастер, который когда-то служил у их дядьки конюхом, рассказывали мне, что это пропащая семейка. Во времена сухого закона отец сидел в тюрьме за торговлю спиртными напитками. Все законы они сумели обойти, капитал сохранили, отца из тюрьмы вытащили, но только он на Сороковой улице выбросился с восемнадцатого этажа. У матери тяжелая меланхолия. Полгода живет в санатории, полгода дома, катается вместе со своей компаньонкой на яхте, Библию читают, молятся. Главой семейства был дядя. Когда после войны он умер, Кэт вернулась из Европы с парой внебрачных деток. Квартир, имущества, акций у них хоть отбавляй — а счастья ни на грош. Сообщники отца выдали, друзья его обокрали, родня не явилась на похороны, теперь они никому не верят. Кэт Уокер не желает выходить замуж, ухаживает за лошадьми и за своими внебрачными детками, Бернард пьет и финансирует бездарные пьески на Бродвее, которые никакого успеха не имеют.

Слушал я их рассказы краем уха, потому что сам я был еще в Труро. Прошлое мне в голову ударяло, как вино, ночью просыпаюсь, чувствую тяжесть, на моем плече — Касина голова. Днем на какую бабу ни взгляну, все о Касе думаю, американки для меня все равно что манекены. И никак не могу понять: почему мы с ней расстались? Сегодня думаю — она во всем виновата, день пройдет — себя виню. Но ни разу мне не пришло в голову, что так оно и должно быть. Фотографию ее в рамке я поставил возле кровати. Хозяйка спрашивает: «Кто это?» А я говорю: «Жена». Само собой это получилось. И такая меня злость взяла: почему мы тогда не думали о разводе? С какой стати она жена Брэдли? Ругался я последними словами, а потом сам себя утешал — ну и что же, что жена? Ей двадцать три года, мне двадцать пять, Брэдли семьдесят, у нас вся жизнь впереди. В Пенсалос я отправил открытку: «Привет всем, кто меня помнит».

Прошла одна неделя, другая, каждый день я сломя голову мчусь с работы. Хозяйку спрашиваю: «Нет письма?» — «Нет», — говорит. Ну, ясное дело, миссис Брэдли не нужны мои приветы, миссис Брэдли меня не помнит… С этого-то и началась моя болезнь. Сначала я таскал кирпичи, махал кельмой, получалось, вроде, платили как надо. Но время шло, от Каси нет ответа, чувствую, не могу согнуться — чуть не кричу от боли. Ребята на стройке удивлялись, что у меня пот по лицу струится, а это от боли. Драконов язык, прошлое мое опять не давало мне жить. Кася велела язык выбросить, вместе с ним я выбросил ко всем чертям всю мою прежнюю жизнь, и теперь она мне мстила: жизнь за жизнь. Ради Каси я забыл Польшу, теперь Кася про меня забыла. Кэт я разрешил приносить мне обеды. Она частенько садилась ко мне на кровать, но что толку… не мог я ответить лаской на ласку, отодвинусь и несу всякий вздор.

Со стройкой пришлось распроститься. Теперь у меня было время подумать: что я на этом хваленом Западе нашел? А тем более здесь, за океаном, у дядюшки Сэма? Всякие чудеса показываю, как факир, работаю, из кожи вон лезу. А там в Польше ребята пьют белую и в героях ходят. Не мог я себе простить, что оставил у Подружки альбом фотографий — сгоревшую Варшаву. Здесь, на Лонг-Айленде, не дома, а парфюмерные салоны. Прежде чем новый владелец или жилец получает ключ, ему уже и газоны разобьют и деревья посадят, под окнами азалии цветут, не дай бог, он ножки в земле испачкает, в саду травка, на дорожках бетон или мелкий песочек. Мусор со стройки сразу вывозят, чтобы все вокруг радовало глаз. Унитазы выкрашены в приятный цвет, туалетная бумага в тон подобрана, сортир от кухни не отличишь, кухню от салона, всюду блеск, чистота, лавандовым мылом пахнет. А я нарочно рассказал гостям, как в Варшаве во время восстания люди шли по канализационным каналам по шею в дерьме. Кэт как услышала про это, помчалась в уборную — ее вырвало. А потом взяла меня за руку и говорит:

— Никому не рассказывай таких вещей. Мне можно, я тоже дерьма досыта наелась, маркиз мой был настоящий скот. Но вообще-то люди не хотят знать, что жизнь — бездонная бочка грязи. Что можно через все это пройти и как ни в чем не бывало лечь с женщиной в кровать. Мы живем в цивилизованном мире.


Еще от автора Мария Кунцевич
Чужеземка

Творчество Марии Кунцевич — заметное явление в польской «женской» прозе 1930−1960-х гг. Первый роман писательницы «Чужеземка» (1936) рисует характер незаурядной женщины, натуры страстной, противоречивой, во многом превосходящей окружающих и оттого непонятой, вечно «чужой».


Рекомендуем почитать
Спецпохороны в полночь: Записки "печальных дел мастера"

Читатель, вы держите в руках неожиданную, даже, можно сказать, уникальную книгу — "Спецпохороны в полночь". О чем она? Как все другие — о жизни? Не совсем и даже совсем не о том. "Печальных дел мастер" Лев Качер, хоронивший по долгу службы и московских писателей, и артистов, и простых смертных, рассказывает в ней о случаях из своей практики… О том, как же уходят в мир иной и великие мира сего, и все прочие "маленькие", как происходило их "венчание" с похоронным сервисом в годы застоя. А теперь? Многое и впрямь горестно, однако и трагикомично хватает… Так что не книга — а слезы, и смех.


Черные крылья

История дружбы и взросления четырех мальчишек развивается на фоне необъятных просторов, окружающих Орхидеевый остров в Тихом океане. Тысячи лет люди тао сохраняли традиционный уклад жизни, относясь с почтением к морским обитателям. При этом они питали особое благоговение к своему тотему – летучей рыбе. Но в конце XX века новое поколение сталкивается с выбором: перенимать ли современный образ жизни этнически и культурно чуждого им населения Тайваня или оставаться на Орхидеевом острове и жить согласно обычаям предков. Дебютный роман Сьямана Рапонгана «Черные крылья» – один из самых ярких и самобытных романов взросления в прозе на китайском языке.


Автомат, стрелявший в лица

Можно ли выжить в каменных джунглях без автомата в руках? Марк решает, что нельзя. Ему нужно оружие против этого тоскливого серого города…


Сладкая жизнь Никиты Хряща

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Контур человека: мир под столом

История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.


Женские убеждения

Вызвать восхищение того, кем восхищаешься сам – глубинное желание каждого из нас. Это может определить всю твою последующую жизнь. Так происходит с 18-летней первокурсницей Грир Кадецки. Ее замечает знаменитая феминистка Фэйт Фрэнк – ей 63, она мудра, уверена в себе и уже прожила большую жизнь. Она видит в Грир нечто многообещающее, приглашает ее на работу, становится ее наставницей. Но со временем роли лидера и ведомой меняются…«Женские убеждения» – межпоколенческий роман о главенстве и амбициях, об эго, жертвенности и любви, о том, каково это – искать свой путь, поддержку и внутреннюю уверенность, как наполнить свою жизнь смыслом.


Особый дар

Когда и как приходит любовь и почему исчезает? Какие духовные силы удерживают ее и в какой миг, ослабев, отпускают? Человеку не дано этого знать, но он способен наблюдать и чувствовать. И тогда в рассказе тонко чувствующего наблюдателя простое описание событий предстает как психологический анализ характеров и ситуаций. И с обнаженной ясностью становится видно, как подтачивают и убивают любовь, даже самую сильную и преданную, безразличие, черствость и корысть.Драматичность конфликтов, увлекательная интрига, точность психологических характеристик — все это есть в романах известной английской писательницы Памелы Хенсфорд Джонсон.


Плавучий театр

Роман американской писательницы Эдны Фербер (1887–1968) «Плавучий театр» (1926) — это история трех поколений актеров. Жизнь и работа в плавучем театре полна неожиданностей и приключений — судьба героев переменчива и драматична. Театр жизни оказывается увлекательнее сценического представления…


Решающее лето

Когда и как приходит любовь и почему исчезает? Какие духовные силы удерживают ее и в какой миг, ослабев, отпускают? Человеку не дано этого знать, но он способен наблюдать и чувствовать. И тогда в рассказе тонко чувствующего наблюдателя простое описание событий предстает как психологический анализ характеров и ситуаций. И с обнаженной ясностью становится видно, как подтачивают и убивают любовь, даже самую сильную и преданную, безразличие, черствость и корысть.Драматичность конфликтов, увлекательная интрига, точность психологических характеристик — все это есть в романах известной английской писательницы Памелы Хенсфорд Джонсон.


Дух времени

Первый роман А. Вербицкой, принесший ей известность. Любовный многоугольник в жизни главного героя А. Тобольцева выводит на страницы романа целую галерею женщин. Различные жизненные идеалы, темпераменты героев делают роман интересным для широкого круга читателей, а узнаваемые исторические ситуации — любопытным для специалистов.