Тристан 1946 - [59]

— Микау не спрашивает, откуда у тебя берутся деньги?

— Я говорю, что у меня остались кое-какие сбережения еще со времен Труро. — Она покраснела. — Микау приходит домой такой измученный, у него даже нет сил ссориться.

Все очень плохо. Говорю ему: у Франтишека ты рисовал, мог бы стать архитектором, давай напишу Подружке, пусть пришлет книги, тетради, а он спрашивает — зачем? В Пенсалосе ты занимался, почему бы тебе и здесь не заниматься? Он зевает. «Иди сюда, сядь ко мне на колени, поцелуй и не болтай ерунды». — «Какой такой ерунды?» — «Неужели сама не понимаешь?» Глядит на меня с укором. «В Пенсалосе я мог быть свободным художником, а здесь не могу — потому что на что бы мы тогда жили?» — «У меня есть сбережения». — «Где эти сбережения? Раньше я их что-то не видал». — «На книжке» — «Покажи книжку!» — «Книжка у Эвелин». — «Значит, ты опять ходишь к Эвелин? Она ведь защищала Брэдли, уговаривала тебя вернуться, ты сказала — видеть ее не хочу». — «Эвелин изменилась, теперь она за тебя». — «А ты — за кого?»

Иногда у него даже нет сил принять ванну, и мы так и ложимся в постель, мы хотели правды, а теперь я то и дело говорю неправду, хотели все делать сами, а нам все время кто-то помогает — Подружка, Фрэнсис, Драгги.

Питер твердит, что «Вог» вывел меня в люди, и правда, теперь «Пари матч» и «Харперс базар» покупают мою глупую физиономию и мои длинные ноги, но сам Питер сделал на мне неплохой бизнес, стало быть, мы квиты. Еще спасибо, что нашелся такой фотограф и мне не нужно демонстрировать на просмотрах разные тряпки, я бы вечно опаздывала домой, и Михал давно бы догадался.

Ну и о чем бы он догадался? Что мне приходится изображать всех этих кретинок, чтобы купить ему бифштексы и джин? То я сельская скромница в ситцевом платьице с собачкой на поводке, то эдакая тигрица в бриджах и в свитере, то красотка с голыми плечами и с бокалом в руке, скучающая миллионерша на собственной яхте, новобрачная в фате… Становишься в позу, воздеваешь руки к небу, один раз, два раза, десять раз. Когда садишься, нужно скрестить ноги именно так, как укажет Питер «для линии». Я бываю и за городом, скачу верхом, лошадь берет барьеры, в холодный день прыгаю в купальном костюме с трамплина, стою на фоне церкви, кружевная фата развевается на ветру. А Питер кричит: «Лиззи, приободрись, проникнись чувствами новобрачной в самый ее счастливый день». И я проникаюсь.

Может быть, все-таки было бы лучше, если бы Брэдли дал развод и мы с Михалом поженились. Но я не могу Михалу это сказать, он спросит — а зачем? И он прав. Счастливей всего я была в тот вечер в Пенсалосе без всякой фаты. Если мы начнем делать уступки, мы станем как все, и тогда нам ничего уже не поможет, грустно только, что я втянулась в эту игру. Питер говорит, я податлива как воск и должна стать актрисой. И когда мы с Михалом остаемся вдвоем, я все равно играю, делаю вид, будто все утро без него скучала одна, а потом побежала в прачечную с бельем и поэтому мне до сих пор жарко, сердце у меня колотится от страха — вдруг я проболтаюсь или он сам догадается.

А как хорошо было ничего не бояться! Лучше всего нам жилось у Франтишека — там я не боялась ни Брэдли, ни того, что все это вот-вот кончится, а теперь я опять боюсь, помню, я говорила Подружке: «Мы любим бояться». Боюсь, что теперь, наверное, я больше не люблю бояться.

С тех пор как Михал избавился от своих прежних страхов, от своего «трофея», от нудных Вандиных причитаний: «А помнишь, сыночек?» — он ничего не боится, не побоялся стать мусорщиком. Жаль, что его к лошадям не подпускают, — он и в цирк ходил наниматься, и к богатым людям, к тем, кто держит лошадей для выезда, и на скачки тоже, но нигде его не берут — он перемещенный, для них это бродяга, конокрад, а может, и шпик. Я должна накопить денег, а потом во всем ему признаться, — он поступит в архитектурный, а я наконец избавлюсь от своих страхов. Михал ревнует меня ко всему, не только к мужчинам, но ко всему, что я делаю одна, когда его нет, он говорит, что я-то всегда с ним, даже там, на его помойке, но, когда мы остаемся одни, он все смотрит и смотрит на меня, словно на чужую, и потом в постели испытывает на все лады, словно хочет убедиться, что я тоже все время с ним.

Наступила весна, и я все время с ним. Питер говорит, что фотографа не касается, что чувствует модель после работы, но во время работы мы в непрерывном контакте, мы должны воздействовать друг на друга, а то снимки не получатся, клиент теперь желает, чтобы красота была осмысленной. И вот, когда Питер начинает меня завораживать, я всегда думаю о Михале, и тогда Питеру передается мое настроение, наверное, надо бы сказать об этом Михалу, но только как? Все вокруг ужасно запутано, все вокруг табу, только мы друг для друга не табу, но, наверное, и это не так, ведь Михал теперь почти ничего обо мне не знает, значит, и я для него тоже табу, во всяком случае большая часть меня.

Глава VI

Как только мы очутились у Миодрага, в его норе, я сразу понял надо рвать когти, уходить скорее, пока с нами— ничего не случилось. Но у Каси были свои идеи. Когда мы с Маффет расплевались, я сразу же хотел перебраться к Стасеку, туда, где мы живем сейчас. Ванны нет — ну и что же? «Представь, что мы в лесу, в кемпинге. Под краном умываться куда приятней, чем в этом болоте». Но она не хотела и вот дождалась.