Триста пятидесятый год – перезагрузка - [25]

— Я вижу, согласия нет. — Вмешивается женский голос. По протоколу?

— Протокол невмешательства, принято.

— Согласен. — Громыхает самый первый собеседник. — Но я буду присматривать.

Я проснулся от пронзительной боли. Будто кто-то вогнал мне в правое бедро нелетальную пулю из полицейского пулемёта. Я инстинктивно перекатился, чтобы уйти с линии огня. Что привело только к тому, что я упал с соломенного тюфяка в холодную весеннюю грязь. Выругался, провёл рукой по больному месту. Крови вроде нет, но почему так больно? Честное слово, совсем как от пластиковой пули. Я выругался, подавляя желание завыть. Проклятие, больно! Чёрт, что это было?

В темноте заворочалась неясная тень. Чик. Встал, приблизился ко мне.

— Чик, я на что-то напоролся. — Проснувшиеся мозги наконец начали что-то соображать, и я вытащил мультитул. Посветил фонариком на больное место. — Нет, меня кто-то укусил.

Вокруг парных ранок укуса прямо на глазах наливалась краснотой опухоль.

Чик только мазнул взглядом, и плюхнулся обратно на лежанку.

— Что? — Я начал злиться. — Яд смертельный?

— Нет. — Чик громко и с явным удовольствием зевнул. — Яд сороконожек болючий, но не убивает. Разве что маленьким детям опасно. Подожди до утра, всё само пройдет.

— Сороконожек? — Я опасливо обвел лучом вокруг ног. — Как они выглядят?

— Размером с длинный палец. Черные. И не пытайся их давить ногой, панцирь у них крепкий, только и будет, что ещё и за подошву покусают.

Инопланетный ужас какой-то. Надо срочно изобретать ядохимикаты. Интересно, как жители Амато борются с этим насекомым прямиком из хоррор-фильма?

Заснуть так и не получилось. Дергающая боль вскоре притупилась, но в каждом движении соломинок проминающегося тюфяка чудилась поступь десятков крохотных лапок. Странный сон отошел на второй план. Или не сон? Что-то я слишком хорошо помню все реплики. Сон должен забываться в момент пробуждения. Или всему виной внезапный укус? Бывают же и галлюциногенные яды?

* * *

Сороконожки ползают и кусают. Козы прыгают и кусаются. Коровы бродят и лягаются. Собаки сначала лают, а потом уж кусаются. А куропатки летают и срут без меры. Единственное, что меня утешает в этот черный день — помёт куропаток, несмотря на "незабываемый" запах, всё же не содержит токсин, усиливающий боль. Хотя я благоразумно не стал вводить помёт себе подкожно. Чистота эксперимента этого требует, но… пошла бы наука куда подальше! Челюстей сороконожки мне вполне хватило.

Как начинающему шаману, крестьяне спихнули мне самые гиблые вопросы животноводства. Ни от Чика, ни от тем более Ижихи — никакого прока. Ладно, мне повезло один раз. Вспомнил, что полагается делать, когда у домашней птицы (не кур, а тех самых вонючих куропаток) яйца давятся в момент откладки. Пришлось один раз сходить до гор за известняковой щебенкой, а затем давать Ижихе задание по производству "магического порошка". Как она ругалась, получив осколок камня в глаз, мне вспоминать страшно. А нефиг было крошить породу молотком, поленившись подготовить пест и ступку.

С коровой странно хищного вида получилось менее удачно. Её дикое мычание и твердое, распухшее вымя заставило вспомнить словечко "мастит", но что с ним предполагается делать? Порекомендовал зарезать животное. Что переселенцы и сделали под ритуал с колокольчиком, который наскоро притащил Чик. А говядину, на которую я уж было облизывался… скормили пушистым собакам, немного напоминающим уменьшенных сибирских лаек.

Что касается мяса — местные едят всякую дрянь. Мыши и суслики, пушистые горные обезьяны, белки-летяги, барсуки — всё потрошится, нанизывается на вездесущие ветки и жарится, как шашлык. Только куски побольше, чем я привык. В качестве приправы — соль.

Я расспросил Ижихи по поводу соли. Оказывается, соль — местного производства. В её понимании, чем дальше к югу от центральной равнины Амато, на восточном краешке которой мы приткнулись, тем горы выше и круче. Пока не обрываются в море тысячами титанических скал. Вот на этих скалах, в углублениях, заливаемых прибоем пару раз в месяц, и собирается соль. Сельского хозяйства на тамошнем ландшафте не построить, и население ограничено рыбаками, которые продают излишки рыбы и соль в обмен на главным образом рис, называемый по-аматосски "май" (или женмай, который — попросту нечищенный рис).

Народ в южном пределе — того же типа, что и в Амато. Диалект почти неразличим. Но короли Амато никогда не пытались прибрать рыбаков под свою руку. Ибо будут сплошные экономические потери. Конечно, Ижихи высказалась не так ясно, но я зацепился за "экономику", и начал настойчиво расспрашивать.

Изначально я предполагал, что в Амато практикуется исключительно натуральный обмен. Оказалось, что не всё так просто. Да, у торговца можно поменять товары по формуле "всё на всё". Но. Есть что-то вроде понижающих коэффициентов, высчитываемых, исходя из трудности сбыта и времени хранения. Местный эталон, способный долго храниться и нужный всем — это не золото, а рис. Королевские сборщики налогов принимают налог только рисом. Один узкогорлый кувшин килограммов на шестьдесят — это эквивалент золотой монеты из фэнтэзийных игр. Грубо говоря, один кувшин риса — это жалование мелкого чиновника на год. Разумеется, только рисового жалованья для жизни не хватит. Поэтому, рабочий люд Амато подмешивает в рацион подножный корм из разряда "что бог пошлет". Именно так над пламенем костра появляются барсуки, суслики, и белки-летяги. В общем все, что можно прибить стрелой из слабого деревянного лука с шелковой тетивой.