Тринити - [51]

С историей КПСС, или, как говорилось, с кэпээснёй, дела обстояли проще, но наоборот. То, что никто не получит ниже четверки, подразумевалось. Этот предмет знать на тройку было стыдновато — такая была социалистическя трактовка. Потому что вел его некто Иван Иванович Боровиков, который также на других курсах читал диамат и научный коммунизм. Память его была до того перегруженной, что он путал все эти науки.

Немного найдется на земле людей, внешность которых так верно соответствовала бы фамилии. Боровиков был овальным и белым, как боровик. Вечная его фланелевая шляпа с пришитым листком довершала сходство с грибом. И еще меньше найдется на земле людей, внешность которых так сильно расходилась бы с сутью. Когда Иван Иванович открывал рот и уголки его толстых губ устремлялись вверх, доходя до ямочек на пухлых щеках, все ожидали, что он скажет сейчас что-то очень веселое. Руки слушателей инстинктивно тянулись к лицам, чтобы прикрыть их на случай, если придется прыснуть, но Боровиков так неподкупно заговаривал о предмете, что улыбки студентов не успевали расползтись по лицам и свертывались в гримаски удивления. В этот момент он начинал походить на Маркса, целующего Энгельса по случаю написания первого тома «Капитала».

— Что такое демократический централизм? — спрашивал он у аудитории и сам себе отвечал.

Народ начинал лепить все подряд.

— Неверно, — говорил он. — Демократический централизм — это когда каждый в отдельности «против», а все вместе «за». Демократический централизм — это хорошо.

— Но если все так хорошо, то почему все так плохо? — пытали его, и он отвечал вопросом на вопрос.

— Потому что — дефицит, — отвечал Боровиков. — А что такое с марксистской точки зрения дефицит?

— Это объективная реальность, данная нам в ощущениях, — отвечал Реша.

— Правильно, — принимал ответ Боровиков.

Так натруженно проходили занятия по истории партии. Боровиков был близок к открытому высказыванию: «Социализм — это советсткая власть плюс электрификация всей колючей проволоки», но никогда не опускался до него, потому что не любил склок с парткомом.

Боровиков умел подать материал так, что было понятно: все произносимое им — туфта, но экзамен, извините, сдавать придется. Не надо вникать в эти бессмертные произведения, надо просто знать, для чего и когда они писались. Их не надо учить, как математику, но как философию деградации сознания общества знать необходимо.

— История КПСС, — говорил Боровиков, — самая величайшая формальность в мире! И соблюсти ее — наша задача!

Он читал лекции самозабвенно.

— В молодости Шверник напряженно всматривался в окружающую действительность… — сообщал он серьезно и без единого намека на улыбку, чем сразу поднимал настроение. В лучшие минуты своих публичных бдений Боровиков высказывался так горячо, что казалось, будто он выступает на форуме по борьбе с международным промышленным шпионажем. — А чтобы яйцо получалось в мешочек, его надо варить в течение насвистывания одного куплета «Интернационала», — завершал он лекцию.

Боровикову было всегда неприятно ставить в экзаменационную ведомость уродливый «неуд». Он до последнего наставлял на истинную стезю искателей легких, но тупиковых путей. За отлично разрисованные и оформленные конспекты он бранил, как за самоволку в армии.

— Зачем вы попусту тратите время?! Ведь я не требовал от вас конспекты! Придется пачкать документ, ничего не поделаешь, — и выводил в ведомости пагубную отметку. — Эх, — говорил он, принимая зачет у Татьяны. — Неужели не ясно, что материя первична, а сознание вторично. Главное в этом деле большой бюст, на который можно поставить чашечку растворимого кофе. А вы думаете, легко моей материи определять ваше сознание?!

Он часто иронизировал над собой.

— У меня даже цыганки вместо линии жизни все линию партии находят, вытягивал он вперед свою руку. — Прямо не ладонь, а краткий курс!

Боровиков носил широчайшие штаны, похожие на миниатюрный бредень с огромной карной. Это его одеяние никак не укрывало выпирающих наружу ненасиженной задницы и лицевого счета. Своей внешностью он походил на Хрущева и на Мичурина одновременно.

— Ну что, ниппель-поппель? — обращался он к сидевшим всегда рядком и едва не державшихся за руки Нинкину и Пунктусу и продолжал читать свою едва ли не матерную лекцию. — В основе всех гуманитарных наук лежат анус и фаллос в их единстве и борьбе противоположностей.

Боровиков предчувствовал, что пройдет время и в 1985 году для выхода из КПСС будут требовать две рекомендации. А свободой станут называть осознанную необходимость денег. Своим поведением он готовил новейшую эпоху. И вклад его в перестройку еще не до конца оценен органами.

…Термодинамика — тоже интересная наука, но навязывавший ее студентам преподаватель Мих Михыч был еще интереснее. Он обладал двухметровой фигурой, и Татьяна открыто благоговела перед ним. Почти еженедельно она повторяла: «Вот это, я понимаю, мужчина!»

Всем своим поведением на занятиях Мих Михыч словно извинялся за то, что сам он, будучи студентом, тоже опаздывал, симулировал, списывал, а теперь вот вынужден наказывать за это других.