Тринадцатый Император. Часть 1 - [26]

Ехать нам было меньше часа и, чтобы развлечь себя разговором, я с далеко идущими планами поинтересовался, что нового в мире литературы. Как оказалось, ничего свежего и заслуживающего внимания за последние полгода опубликовано не было. Ну, разве что если отнести к свежему новое издание стихов Лермонтова, куда вошли некоторые обойденный ранее вниманием произведения. Так же с большой натяжкой к новому можно было отнести 'Отцы и дети' Тургенева, опубликованные год назад. Я вынужден был со стыдом признать, что с трудом припоминаю события романа, несмотря на то, что изучал в школе это произведение. Зато остальные представляли себе их весьма живо и на мою просьбу рассказать о нем, принялись в красках и с чувством рассказывать о событиях в книге. В основном оценки были не очень лестными, с одной стороны отдавая должность храбрости и мужеству Базарова, с другой никто не разделял его взглядов и убеждений.

Так за разговором, в течение которого я узнал немного нового о последних новинках книжных прилавков, а также много нового о своих сопровождающих, мы оказались в Петербурге. Выйдя из кухонного вагона, который мы так и не удосужились покинуть, я смешал все планы встречающим меня господам. Но Александр Аркадьевич Суворов, а именно он был военным генерал-губернатором в Санкт-Петербурге, видимо все же унаследовал от своего деда живость решений. Ловко перестроивший уже было подготовившуюся к моему выходу из другого вагона торжественную встречу, он подошел ко мне и звонко щелкнул каблуками.

– Ваше Императорское Величество, позвольте выразить Вам свое уважение и поздравить с выздоровлением. Вы замечательно выглядите.

– Александр Аркадьевич, позвольте мне, в свою очередь, выразить свое неудовольствие одним вашим поступком, – видя, что генерал-губернатор застыл в недоумении, я пояснил свои слова, процитировав строки Тютчева. Гуманный внук воинственного деда,[10] Простите нам, наш симпатичный князь, Что русского честим мы людоеда, Мы, русские, Европы не спросясь!..

– Генерал-губернатор Муравьёв, ни в коем случае не заслуживает вашего к нему отношения, тем более того чтобы его называли людоедом. Я могу понять вашу неприязнь к методам, которыми он добивается поставленной цели. Однако, учитывая, что генерал выполняет необходимое для целостности России дело, более того выполняет его по поручению моего отца и меня, я не могу понять отсутствие вашей подписи на письме к Муравьеву. Александр Аркадьевич, неужели мне следует понимать ваш отказ как неудовольствие решениями моего отца?

Суворов заверил меня, что он вовсе не это подразумевал под своим отказом, и вообще произошло досадное недопонимание. Раскланявшись с 'гуманным внуком', я погрузился в тарантас и проследовал в Зимний Дворец, где меня уже через час ждал Комитет Министров. Однако лишь только я успел выйти из кареты, в меня будто репей вцепился Блудов, председатель Государственного совета и Комитета министров.

Он явно был из той породы вечно юных стариков, которые до самой старости сохраняют юношескую живость. Невысокий, плотный, если не сказать толстый, он едва доставал мне до плеча, но казался выше благодаря огромному, куполом, лбу, плавно переходящему в обширную лысину, укутанную, как облаком, венчиком седых волос. Выцветшие до серости глаза, прячущиеся в бойницах морщин, энергично поблескивали. Резкие, излишне рваные движения выдавали в нём явного холерика. Но больше всего на меня произвел впечатления его мундир. Несмотря на пристрастие большинства местных мужчин к военной и полувоенной форме, ходить in fiocchi (фр. – в парадном костюме) предполагалось лишь на исключительных, торжественных мероприятиях. В быту в парадное одевались лишь записные модники. При всей внешней броскости парадная форма была малопригодна для повседневного ношения. Она сковывала движения, делая затруднительным даже самые простые операции. Особенно много неудобств вызывали штаны. В кавалергардском полку, например, белые рейтузы из лосиной кожи надевали влажными, чтобы они идеально обтягивали фигуру. Любивший щегольски одеваться Николай I по нескольку дней должен был оставаться во внутренних помещениях дворца из-за болезненных потертостей на теле от форменной одежды. Однако граф был явным исключением из общего правила. Его парадный мундир блистал, нет, он слепил обилием орденов и медалей. Владимирская лента, Анна, Белый Орёл, А Александр Невский, Андрей Первозванный, были и другие награды, но в глаза бросались именно эти. Общий вес этих регалий, по моим скромным прикидкам, тянул килограмма на полтора. Самым удивительным было то, что граф ухитрялся мало того, что будто бы не замечать сего веса, так он ещё и каким-то, абсолютно непонятным для меня образом, не издавал ни звука при перемещении. Ни лязга орденов, ни бренчания медалей – ничего. Поразительно. Граф двигался абсолютно бесшумно, словно с детства брал уроки у японских синоби.

– Ваше Императорское Величество, позвольте поприветствовать вас. Встреча с вами доставляет мне наивысшую радость, сравнимую по своей силе лишь с горем утраты по вашему августейшему отцу, – прижимая одну руку к сердцу, склонил голову в старомодном поклоне Блудов.