Трильби - [107]
Ах, сударь… но Трильби, которая была творением Свенгали! Я слышал, как она пела во дворцах для королей и королев!.. Так не пела ни одна женщина ни до нее, ни после… Я видел, как императоры и великие князья целовали ей руки, сударь, а их жены и дочери обнимали ее и всхлипывали… Я видел, как самая сиятельная знать выпрягала лошадей из ее коляски и на себе везла ее домой в гостиницу… с факелами, с пением и приветственными кликами… А серенады всю ночь под ее окном!.. Она об этом никогда не знала! Она ничего не слышала — не чувствовала — не видела! Но она раскланивалась с ними — кивала налево и направо, как королева!
Я аккомпанировал ей на скрипке, когда она пела простому люду на улицах, на ярмарках, гуляньях и празднествах… Толпа вокруг нее безумствовала… Однажды в Праге с Свенгали от нервного возбуждения случился припадок! И вдруг наша Трильби проснулась и с удивлением стала озираться вокруг, не понимая, что случилось… Мы отвезли Свенгали домой, уложили в постель и, оставив его на попечении Марты, отправились — Трильби и я — под руки, через весь город, за доктором и за едой к ужину. Это был самый счастливый час моей жизни!
Ах, какая жизнь! Какие путешествия! Какой триумф и приключения! Их так много, что они могли бы составить целую книгу… десяток книг. Пять счастливейших лет с «двумя» Трильби! Какие воспоминания!.. Я ни о чем другом не могу думать… только об этом… днем и ночью… даже когда пиликаю на скрипке для старой Кантариди… Ах! Только подумать, как часто я играл для Ла Свенгали… для этого стоило жить… а потом спешил домой к Трильби… к нашей Трильби… настоящей!.. Благодарю тебя, господи! Я жил и любил! Жил и любил! Сестра моя нежная на небесах… О, милостивый боже, сжалься над нами…
Глаза его покраснели, голос звучал высоко и пронзительно, дрожа и срываясь, в нем слышались слезы. Воспоминания взволновали его до глубины души; возможно, подействовало на него также и вино… Он положил локти на стол, уткнулся лицом в ладони и зарыдал, бормоча что-то на своем языке (может быть, на польском), словно молился.
Таффи и его жена встали и, прислонившись к окну, молча глядели на пустынный бульвар, где армия уборщиков тихо и бесшумно подметала асфальт. Над ними темнело небо, но звезды уже начинали бледнеть, предвещая близкий рассвет, занималась заря, а легкий утренний ветерок шелестел и трепетал в листве платанов вдоль бульваров — чудесный, легкий ветерок, как он приятен в Париже! Показался открытый экипаж, послышался голос возницы, он напевал какую-то песенку; Таффи окликнул его; тот отозвался: «К вашим услугам, сударь», — и подъехал к ресторану.
Таффи позвонил, попросил подать счет и расплатился. Джеко крепко спал. Таффи осторожно разбудил его и сказал, что час поздний. Бедный маленький скрипач с трудом проснулся, он немного опьянел. Он выглядел дряхлым стариком: ему можно было дать за шестьдесят — за семьдесят лет. Таффи помог ему надеть пальто, взял его под руку и повел вниз. Там он дал ему свою визитную карточку, сказал, как они с женой довольны встречей с ним, и обещал написать ему из Англии — обещание, которое он, конечно, сдержал, можете в этом не сомневаться.
Джеко обнажил курчавую седую голову, поцеловал руку миссис Таффи и сердечно поблагодарил их обоих за добрый и ласковый прием.
Потом Таффи почти поднял его на руки и посадил в экипаж, причем веселый возница заметил:
— А! Я прекрасно его знаю; это тот самый, что играет на скрипке в «Муш д'Эспань»! Он, наверное, хорошо поужинал, как заправский буржуа, не так ли? «Маленькие радости контрабандистов», а?.. Не беспокойтесь! Я о нем позабочусь. Он неплохой скрипач, правда, сударь?
Таффи пожал руку Джеко и спросил:
— Где вы живете, Джеко?
— Номер сорок восемь по улице Пусс Кайу, на пятом этаже.
— Как странно! — заметил Таффи, обращаясь к своей жене. — И как трогательно! Ведь там жила Трильби — в том же доме, на том же этаже…
— Да, да, — сказал, просыпаясь, Джеко, — это мансарда Трильби, я живу там уже двенадцать лет; пусть только кто-нибудь попробует меня оттуда выгнать! — И он слабо рассмеялся над своей невинной шуткой.
Таффи сказал вознице адрес и дал ему пять франков.
— Благодарю вас, сударь! По ту сторону реки — около Сорбонны, не так ли? Я позабочусь о нем, будьте спокойны! Сорок восьмой! Ну, поехали! Прощайте, месье, мадам!
Он взмахнул кнутом и покатил, напевая себе под нос:
— Мой муж глядит на нас!
Мистер и миссис Уинн дошли пешком до своей гостиницы, которая была неподалеку. Миссис Уинн оперлась на могучую руку мужа, крепко прижалась к нему, слегка вздрагивая от ночной прохлады. Шаги их гулко отдавались в тишине. Оба молчали. Они устали, им хотелось спать, и на душе было очень грустно. И каждый из них думал (зная, что о том же самом думает и другой), что им было совершенно достаточно одной недели в Париже. С какой радостью они через несколько часов услышат гомон грачей вокруг своей уютной, милой усадьбы в Англии, куда в скором времени приедут три славных мальчугана на каникулы.
На этом мы простимся с ними и предоставим их приятному и полезному однообразию мирного сельского житья в кругу своей семьи, ибо чего же лучшего мы могли бы им пожелать в эту пору их жизни — и вряд ли есть на свете лучшая пора!
