Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648 - [72]

Мансфельд совершил роковую ошибку, недооценив противника. Штурмуя мост у Дессау, он не осознавал, что имеет дело с человеком, у которого недостаток опыта компенсируется обстоятельностью. Имея наилучшую артиллерию, какой еще не видели на войне, расположив войска таким образом, чтобы скрыть их реальную численность, Валленштейн превратил мост Дессау в смертельную западню, и Мансфельд, положившись на опыт своих солдат и мощный натиск массированных атак, ночью был вынужден отступить, оставив треть своей армии (4 тысячи из 12 тысяч) лежать на поле боя под огнем Валленштейна.

«Господь привел разбить Мансфельда наголову», – писал Валленштейн императору. Несколько дней спустя он обвинил и отчитал Альдрингера за доносы в Вену, а на прощание едко обозвал растерянного полковника «чернильной крысой». Эта насмешка задела за живое человека, который до того, как стать офицером, служил секретарем и всего добился сам: небрежные слова, брошенные в гневе, которые Альдрингер припомнит, когда о них забудет Валленштейн.

Отрезанный от Кристиана IV Датского на другом берегу Эльбы, Мансфельд повернул на северо-восток к нейтральному и беззащитному Бранденбургу, послал офицеров восполнить потери за счет вербовки новых солдат и стал ждать известий от Габора Бетлена. Злой, подавленный, больной, но упорно идущий к цели, он планировал двинуться по Одеру в Силезию, как только его силы в достаточной мере восстановятся.

Триумфы на севере не только спасли репутацию Валленштейна. Они подсказали Брюсселю план, который назревал уже давно. Это была идея создать на Балтике не менее чем военно-морскую базу для испанского флота, чтобы с ее помощью одновременно ударить по голландцам с двух сторон. 1 июля фламандский посланник в Дудерштадте встретился с обоими военачальниками и предложил им финансовую и военную помощь Испании, если они займут Любек. Тилли и Валленштейн пожали плечами. По их словам, предприятие слишком рискованное и не стоит того. С учетом тогдашней ситуации в Северной Германии, они, конечно же, были правы, и посланник отправился восвояси, так ничего не добившись. Но Валленштейн не забыл их разговора. Плоды встречи в Дудерштадте зрели медленно.

Между тем стали поступать тревожные сообщения о передвижениях Мансфельда: к концу июля он собрал достаточно новобранцев, чтобы пересечь границу Силезии, и постепенно двигался на юг на соединение с Габором Бетленом. В начале августа Валленштейн, предоставив Тилли одному разбираться с Кристианом IV Датским, отправился в погоню за Мансфельдом. Судьбоносное разделение сил дало датскому королю возможность, которой он дожидался все лето. Покинув базу в Брауншвейгском герцогстве, он двинулся на юг к Тюрингии, намереваясь пройти между разъединенными армиями неприятеля и ударить в самое сердце незащищенной Южной Германии.

Проинформированный о его наступлении, Тилли послал за Валленштейном, и вскоре Кристиан IV узнал, что на него идет Тилли с полученным от Валленштейна подкреплением в 8 тысяч человек. Кристиан IV развернулся и поспешил назад на свою базу в Брауншвейге (Брауншвайге). 24, 25 и 26 августа арьергард его армии удерживал дорогу, отбивая атаки быстро подходящих войск противника с незначительными потерями. Однако 27 августа он понял, что не сможет преодолеть оставшиеся 30 с лишним километров до Вольфенбюттеля без тяжелых потерь, и, заняв позиции по другую сторону дороги близ укрепленного селения Луттер (Луттер-ам-Баренберге), приготовился дать бой наступающему неприятелю. Леса и некоторая неровность ландшафта давали ему небольшое преимущество. Он расставил 20 (или 22) своих пушек там, где они могли обстреливать дорогу, а большое число мушкетеров разрозненно расположил за деревьями и изгородями, через которые должен был проходить враг. У него было на несколько сот больше всадников, но пехота уступала противнику в численности и бежала перед решительным натиском Тилли. Кавалерия справилась лучше, и сам король, скорее безрассудный, чем одаренный военачальник, трижды сплачивал свои дрогнувшие ряды для сопротивления врагу, но захват артиллерии лишил его всяких надежд на победу. Часть кавалерии пыталась держаться у местного замка, но без поддержки основной части армии, вместе с которой и сам Кристиан IV бежал с поля боя, тем же вечером сдалась. По некоторым оценкам, датская сторона потеряла пленными 2500 человек, а убитыми – 6 тысяч. Кристиан IV потерял около половины своей армии и всю артиллерию, а сам чудом сохранил жизнь и свободу, ибо в своей безрассудной отваге попал в окружение, лошадь пала под ним, и он спасся лишь ценой жизни одного из своих командиров.

Бессмысленно было пытаться удержать район вокруг Вольфенбюттеля. Соседние правители уже бросились в объятия Тилли с заверениями в верности, ненадежные союзники покинули Кристиана IV, так что у него не осталось никого, кроме собственного сына и двух герцогов Мекленбургских. У него не было иного выбора, кроме как отступить на север к побережью и обосноваться на зимних квартирах в Штаде, на равнине юго-западнее устья Эльбы.

Христиан Брауншвейгский мертв. Кристиан IV Датский разбит под Луттером. От армии Мансфельда в Силезии никакой пользы, ибо полководец поссорился с заместителем, из-за чего их совместные действия стали невозможны. Габор Бетлен, внезапно постарев и устав, вступил в мирные переговоры с императором. Брошенный союзниками, разругавшись с соратниками, Мансфельд оставил квартиры в Силезии с горсткой сторонников и холодной осенью 1626 года направился на юго-запад к далматскому побережью. Куда он стремился в этом последнем походе, каковы были его планы, никто не знал. Одни говорили, что он пошел за помощью к венецианцам, другие – что к туркам. Да, разрозненные турецкие войска присоединялись к его армии, хотя и с одной только целью – пограбить. Его последние дни окружены тайнами и легендами, но где-то на пути к далматскому побережью, среди гор у Сараево, он испустил дух, оставив соратников на голодную смерть или плен. Ходили ложные слухи, что его отравили турки, и другие, возможно более правдивые, о том, что с последним усилием тела и души он подозвал к себе двух товарищей и, тяжело оперевшись на плечи обоих, с трудом поднялся на ноги, чтобы умереть стоя, как подобает воину и дворянину, – непокорный и бесплодный жест, который положил конец его столь же непокорной и бесплодной жизни (1580–1626)