Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648 - [74]

Граф Паппенгейм преподнес позолоченную статую святого Георгия церкви Гмундена в качестве благодарственного дара за свою неизбежную победу, а в Линце следующей весной были приговорены и казнены двадцать вожаков мятежа. Они верно предсказали свою участь, украсив знамена черепами; кто бы ни проиграл и ни выиграл от войны, какая бы вера ни одержала верх, какой бы князь ни разбогател на ней – они заплатили за все и пострадали за всех.

4

На северных побережьях бурно заканчивался старый год и наступал новый, сырой, промозглый и пасмурный, – 1627 год, десятый год войны. За пределами Германии долина Вальтеллина была открыта для Испании, продолжало распространяться восстание гугенотов. Фаворит Бекингем, правивший Англией, свел на нет всю дипломатию двух прошедших лет, объявив войну Франции и послав флот на помощь мятежникам в Ла-Рошели, в то время как Ришелье ради спасения монархии сделал крутой разворот и стал добиваться дружбы с Испанией.

В Германии войска Тилли удерживали епископство Хильдесхайм, Валленштейна – находились в Магдебурге и Хальберштадте, Бранденбурге и некоторых районах Чехии. Рейнскую область оккупировали испанские и баварские силы; Австрия, Чехия, Венгрия содержали у себя контингенты имперской армии. Наемники Мансфельда стояли в Силезии и Моравии, а солдаты Кристиана IV – на равнине к западу от Эльбы. По всей Западной Германии случился неурожай, и во Франконии, Вюртемберге и долине Рейна начался голод. Чума свирепствовала в Страсбурге, Бранденбурге, вокруг Штендаля и Коттбуса, в Силезии, Загане (Саган, совр. Жагань), Гольдберге, Нассау, Сааре, Вюртемберге. Проходящие армии не могли воспрепятствовать распространению болезни; вместе с ними под знаменами маршировали тиф, цинга, оспа, сифилис и разносились по всей округе. Больные лошади и скот тащились вместе с обозом, распространяя заразу по фермам, через которые шли войска.

Насилие и незащищенность стали повседневной реальностью. «13 мая 1626 года. Застрелили Катарину, мою старую служанку», – без лишних слов написал у себя в дневнике один бранденбургский пастор. За малейшее сопротивление следовали жестокие расправы. В моравском Вайскирхене жители дорого заплатили за то, что отказались принять на постой солдат Мансфельда, ибо, как писал английский наемник, «мы вошли, убивая всех подряд – мужчин, женщин и детей; резня продолжалась два часа, грабеж – два дня».

С северо-востока на императора посыпались горькие жалобы. В феврале в Вену прибыла депутация из Силезии – честные бюргеры, которые не слишком усердно выполняли свою миссию и в промежутках между серьезными делами находили время глазеть на достопримечательности и пьянствовать. Силезия в действительности пострадала гораздо меньше, чем Моравия или Чехия, настолько меньше, что у ее народа еще оставались силы поведать о своих невзгодах. По дороге в Вену их посланцы видели следы куда более страшных издевательств, чем те, на которые они пришли жаловаться. От предместий Глаца не осталось камня на камне; за Миттельвальде на границе с Чехией крестьяне оставили поля нераспаханными, устав выращивать урожай, который потом у них забирали или бесцельно уничтожали.

Еще хуже дела обстояли в Бранденбурге, где Валленштейн разместил войска в Кроссене на Одере, а также в Штендале и Гарделегене в бассейне Эльбы, откуда он мог бы помешать соединению датчан с остатками армии Мансфельда в Северной Силезии. Здесь его квартирмейстеры требовали не только еду и питье для солдат, но и одежду с обувью; обязательства провинции оценили в 66 тысяч гульденов, и, когда местные власти не смогли их выполнить, солдаты схватили их и взяли в заложники до уплаты. В отличие от ветеранов Тилли у Валленштейна служили сыновья обнищавших крестьянских семей, шантрапа, не достигшая 20 лет, неопытная, неуправляемая и деморализованная заразными болезнями; в Гарделегене они каждый день хоронили умерших по двадцать человек в одной яме. «Есть ли Бог на небесах, который вступится за нас? – стенали бранденбуржцы, обращаясь к своему курфюрсту, который благоразумно сбежал в Пруссию. – Овцы ли мы, всеми покинутые и забытые?.. Доколе нам смотреть, как наши дома и жилища сжигают у нас на глазах?»

Ответ был очевиден, поскольку жалобное посольство Георга Вильгельма в Вене ничего не добилось. Фердинанд лично принял посланца и поразил его своей любезностью – тот обратил внимание, что император приподнимал шляпу всякий раз, как упоминалось имя курфюрста, – но из беседы посланец вынес только то, что в военное время не избежать определенных «неудобств» и ему следует обратиться за помощью к Эггенбергу. Эггенберг принял его не менее любезно, хотя по причине болезни был тогда прикован к постели. Не имея шляпы, он вежливо приветствовал посланца, сняв ночной колпак, и лишь более подробно повторил замечания своего господина. От другого человека посланец узнал, что с Моравией Валленштейн обошелся еще хуже, чем с Бранденбургом, и, как заметил его информатор, разумно предположить, что раз уж император не в состоянии защитить собственные земли, вряд ли он сможет защитить чужие.

Настойчивость посланца в конце концов вынудила имперское правительство составить меморандум, где Валленштейну указывалось на то, что он расквартировался в Бранденбурге без разрешения императора. В последнюю минуту формулировку изменили на «без ведома императора», подтвердив подозрение посланца о том, что само правительство боится своего полководца.