Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648 - [66]

Хальберштадтского, он дал им не прямой, но весьма эффективный ответ: приказал Тилли на зиму встать на постой у них в округе. Получив столь прозрачный намек на то, что его сын получит Хальберштадт только через труп Фердинанда или, по крайней мере, через труп Тилли, Кристиан IV Датский с энтузиазмом согласился на предложение французских субсидий и приготовился вступить в борьбу за германские свободы, права протестантов и епископство для сына.

Ришелье не собирался ограничиваться войной в Северной Германии. Его врагом был дом Габсбургов, но он больше боялся Испании, а не Австрии, и его цель состояла в том, чтобы сдерживать притязания Австрии в Германии, в то время как основные силы будут направлены на испанцев на Рейне и в Северной Италии. Связь с Савойей и Венецией он установил еще до того, как пришел к власти, и затем продолжил эту дружбу. Но прежде всего в коалицию должны были войти Соединенные провинции. Изгнанники Фридрих и Елизавета, через брак связанные родственными узами почти со всеми протестантскими правителями Европы, стали главным звеном цепи, которая должна была объединить Англию, Данию, Швецию и голландские провинции в один грандиозный альянс вместе с Савойей, Венецией и Францией. Габору Бетлену предстояло сыграть свою роль и напасть на Венгрию, так что Габсбурги окажутся атакованы сразу же с фланга, фронта и тыла. Ришелье наконец-то придал прочность воздушным замкам, которые Фридрих и его министры тщетно строили год за годом.

Однако все было далеко не так просто. «Я использую все религии для достижения своих целей», – сказал король Англии, однако для Ришелье это было совсем не таким пустяковым делом, каким оно казалось Якову I. Он отстаивал дело протестантов в Европе, чтобы сломить династию Габсбургов, но, сколь бы циничное равнодушие к религии ни царило в аристократических и дипломатических кругах, кардиналу приходилось считаться с пока еще глубоко набожной французской буржуазией, и он не мог предпринять ничего слишком вольнодумного и крамольного из опасений поколебать стабильность монархии. К счастью для Ришелье, выборы в Риме, завершившиеся в день разгрома при Штадтлоне, посадили на престол святого Петра кардинала Барбарини. Урбан VIII, как его стал именовать весь христианский мир, был еще сравнительно молодым (р. в 1568) и энергичным человеком. Дальновидный политик, он много лет прослужил папским легатом во Франции, держал у крестильной купели самого Людовика XIII и признавал, что по этой причине испытывает к нему особую привязанность. Урбану VIII суждено было править 21 год – почти столько же, сколько служил министром Ришелье. Без него кардиналу было бы если не невозможно, то по меньшей мере очень трудно проводить свою политику, ибо папа, искренне желая мира между христианами, видел в династии Габсбургов непрекращающуюся угрозу. Он хотел мира в Европе, но если мир был невозможен, то он протягивал благословляющую руку тем, кто старался обуздать агрессию Габсбургов, так что французские католики могли спать спокойно, пока их налоги уходили на субсидии голландским и немецким еретикам.

Оправдание этому, и оправдание неплохое, состояло в том, что неразрывное переплетение светских и духовных интересов, характерное для политики Габсбургов, таило в себе вред для церкви. Несмотря на обращение Чехии в католичество, несмотря на разгром кальвинизма в Германии, очень многое можно было бы сказать в пользу позиции Ришелье и римского папы. Эту позицию фанатично разделяли и капуцины. Если даже и Крестовый поход Габсбургов, и противодействие папы и Франции имели не религиозные корни, то и первый, и второе можно было с одинаковым пылом оправдывать на чисто духовных основаниях. Трагедия католической церкви заключалась в том, что ни одна из сторон не могла одержать полную победу над другой.

Над Фердинандом сгущались европейские тучи, и ему следовало удвоить свои усилия для упрочения позиций в Германии. Слабая испанская монархия, из-за которой он и подвергался нападкам, никак ему не помогала. Филипп IV, глава династии и владелец перуанских рудников, по-прежнему целиком находился в руках непредсказуемого Оливареса. Фаворит, неоднократно жертвовавший интересами Фердинанда ради собственных планов по заключению альянса с Англией, удручающим образом не сумел довести дело до конца. И наконец, во Фландрии эрцгерцогиня Изабелла, лишенная финансовой поддержки некомпетентного правительства в Мадриде, сосредотачивала все свои силы на относительно слабой голландской обороне; ее единственный выход заключался в том, чтобы отвоевать мятежные провинции, и ей нечем было помочь Фердинанду.

Весь 1624 год был чреват опасностями для Австрии. В начале лета там боялись восстаний в Чехии и Моравии, сильно пострадавших от конфискаций и штрафов, – тревога оказалась ложной, но тем не менее держала Австрию в страхе. Летом французский агент посетил курфюрста Бранденбургского, и в Вене засомневались в его верности, и эти сомнения как будто подтвердились, когда тот выдал сестру замуж за Габора Бетлена.

Курфюрст Саксонский колебался, уязвленный до глубины души возвышением Максимилиана, и месяцами не мог найти себе покоя, а когда же наконец смирился с новым курфюрстом, это произошло при таких обстоятельствах, которые не могли успокоить Фердинанда. Курфюрст Майнцский, председатель коллегии, попросил Иоганна-Георга о встрече в Шлезингене в июле 1624 года, где в перерывах между охотой и кутежами хитрый епископ показал ему только что отпечатанную подборку документов, относящихся к чешскому вопросу и обнаруженных в Гейдельбергском (Хайдельбергском) замке. Лучшей пропаганды за Максимилиана против Фридриха было не найти, ведь документы раскрыли перед всем миром тайные махинации, стоявшие за чешским восстанием. Иоганн-Георг был потрясен до глубины своей добродетельной души. Курфюрст Майнцский воспользовался шансом и показал ему, что за императором стоял король Испании, за Фридрихом – принц Мориц Оранский и, может быть, король Франции и что последняя надежда сохранить единство Германии заключается в дружественном союзе курфюрстов Баварии и Саксонии, честных князей, противостоящих чужеземным вмешательствам. Полностью убежденный, Иоганн-Георг признал Максимилиана курфюрстом, но не в угоду Фердинанду, а для того, чтобы содействовать формированию конституционной оппозиции ему.