Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648 - [133]

Короля Венгрии нельзя назвать недалеким или недальновидным, но его способности были обусловлены его воспитанием и образованием, а действия – непосредственным опытом. Его отец родился и вырос еще в то время, когда в династии сквозила тень средневековой империи. Местом его рождения был провинциальный двор штирийского эрцгерцога, но столицей его мира стал Франкфурт-на-Майне, где проводились выборы императора, духовный центр Священной Римской империи. Для молодого Фердинанда II Франкфурт-на-Майне уже долго был враждебным городом, оставшимся далеко за линиями иноземных армий, главным центром шведской интервенции. Родившийся в 1608 году, он почти не помнил времени, когда бы германские государства жили в мире с соседями в открытой конфедерации. Империя была для него не более чем географическим термином для обозначения враждующих фрагментов. И его неизбежно привлекла более явная солидарность Вены, Праги и Прессбурга (Братиславы), на которой он и построил свой мир.

Так изменилась подоплека. Но война выявила и другую проблему. Вопрос наемных армий с самого начала их существования оставался непростым; а военные действия, ведшиеся в течение жизни почти поколения, чрезвычайно его усугубили, так что из побочной проблема превратилась в главную. Армия как единое целое требовала особо продуманного и осторожного обращения, как с любым политическим союзником. Имперцы убедились в этом во время заговора венского правительства против Валленштейна, а протестанты – на переговорах, которые подавили мятеж 1633 года.

Рост национальных чувств затронул армии в последнюю очередь. Шведскую армию вдохновлял особый патриотизм, когда она высаживалась на германской земле вместе со своим королем, но с тех пор ее разбавило такое количество немецких и иностранных рекрутов, что былое чувство сошло на нет. Некоторые местные полки в испанской армии остро ощущали чувство национальной чести, позднее во французской армии оно стало еще сильнее, но большинство солдат, сражавшихся в 1634 году, считали себя просто солдатами. С обеих сторон воевали представители самых разных народов. Среди подписавших Пильзенский (Пльзеньский) манифест были шотландцы, чехи, немцы, итальянцы, фламандцы и французы, а также поляк, хорват и румын. Шведскими командующими (кроме самих шведов) в то или иное время побывали Фалькенберг из Гессена, чех Тури, поляк Шаффлицкий, шотландцы Рутвен и Рамсей, нидерландец Мортень, француз Дюваль. Командирами рангом пониже служили ирландцы, англичане, немцы, чехи, поляки, французы и порой даже итальянцы. В баварских полках попадались турки и греки, а также поляки, итальянцы и лотарингцы. В протестантских армиях встречались католики, в католических – протестанты; имперский полк как-то раз поднял бунт, протестуя против проведения мессы.

От этих людей, которые зарабатывали себе на жизнь военным трудом, напрасно было ждать верности, когда они сидели без денег и без еды. Из 2 тысяч вюртембержцев, набранных Горном в 1632 году, как минимум половина дезертировала меньше чем за месяц, а смешанный гарнизон Филипсбурга вместе со своим испанским командованием сдал город шведам, попросту перейдя на их сторону; в Силезии, когда Валленштейн взял Штайнау (Сьцинава), недовольная «шведская» армия под командованием Турна и Дюваля с соседних аванпостов без колебаний перебежала к победителям. Пример Арнима, успевшего побыть главнокомандующим на обеих сторонах, имел и другие прецеденты, хотя и менее достоверные. Верт по личной инициативе предложил уйти от баварцев к французам, Крац перешел с ответственного поста при Валленштейне на ответственный пост у шведов[80], Гец начинал у Мансфельда, а закончил у Максимилиана Баварского, Франц-Альбрехт Саксен-Лауэнбургский сражался за имперцев, потом за шведов, а потом вновь за имперцев. Даже Альдрингера перед смертью подозревали в желании переметнуться на другую сторону. Но были и другие любопытные случаи. Конрад Видерхольд, начальник крепости Хоэнтвиль, близ Боденского озера, негодуя из-за того, что его наниматель, регент Вюртемберга, велел ему оставить ее имперцам, поставил свою несгибаемую преданность протестантской вере выше слабости герцога и продолжал удерживать замок – для Бернгарда Веймарского.

К тому времени радикально изменилось и соотношение войск и гражданского населения. На землях, по которым проходили армии, постоянно проводилась вербовка рекрутов, и по мере того, как жизнь крестьян и ремесленников становилась все тяжелее, солдатский удел казался им все более заманчивым. Честолюбивых юношей влекли рассказы о тех немногих счастливчиках, очень-очень немногих, которым удалось подняться из рядовых до высочайших вершин; их имена манили новобранцев, как талисман, приносящий удачу, – Верт, Штальханс, Сент-Андре. Других волновало только жалованье и нажива, как бы вволю пограбить самому и не быть ограбленным. С ростом армий разбухал и огромный конгломерат маркитантов и прочего народа, таскавшегося за обозом; их масса росла быстрее армии, так что прежний расчет, предполагавший по одному мужчине и мальчику на побегушках на солдата, уже никуда не годился, и теперь за войсками тянулся хвост из женщин, детей, слуг и разного отребья, которых было больше, чем солдат, раза в три или четыре, а позднее даже и в пять. Разумеется, эта громадная толпа имела собственные интересы, должна была думать о своем будущем, женах и детях, проявляла зачатки классового самосознания и боролась за свою выгоду. Арним, к примеру, одно время опасался бунта в собственных войсках, если бы те узнали о его мирных переговорах. «Это огромное государство», – назвал маршал Банер свою армию, а Оксеншерна, погасив мятеж 1633 года, заметил, что армия превратилась в политическое сословие; в этом он не ошибся, ведь по численности она не уступала ни одному сословию в Швеции.