Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648 - [132]

В начале ноября кардинал-инфант пересек фламандскую границу и с большой помпой вошел в Брюссель не как священник, а как военачальник, одетый в багрянец и золото, опоясанный мечом своего предка Карла V. На Рейне Бернгард Саксен-Веймарский отошел на левый берег, чтобы соединиться с французскими войсками, поспешно набранными ему в помощь, и на землю Германии пришла сравнительно мирная зима.

7

Зима 1634/35 года была последней передышкой перед открытым конфликтом между Бурбонами и Габсбургами, последней минутой, когда империя еще имела шанс, по крайней мере в теории, установить мир. Именно тогда Иоганн-Георг, таща за собой курфюрста Бранденбурга, встал стеной и добился мирного договора; однако условия его, целью коих было обеспечить мир, превратились в новый союз для продолжения войны.

Переговоры, которые привели, с одной стороны, к заключению Пражского мира и к объявлению Францией войны Испании – с другой, стали знаком новой эпохи. Сложившаяся в империи ситуация породила новую проблему, и подоплека конфликта, неприметно менявшаяся в течение 17 лет, довершила метаморфозу. Стареющий император, курфюрсты Саксонии, Бранденбурга и Баварии, канцлер Швеции и Ришелье пока еще не отступали от прежнего курса, но вокруг них возникло новое поколение военных и государственных деятелей. Взращенные войной, они несли на себе печать становления в виде чуждого их отцам осторожного, циничного и презрительного отношения к духовным идеалам.

Когда похоть и корысть овладевают распадающимся обществом, даже самый праведный Крестовый поход утрачивает свой возвышенный характер, но тот слабый религиозный смысл, который имела Тридцатилетняя война, она потеряла совсем по иным причинам. «Великое духовное противостояние, – говорит Ранке, – перестало влиять на умы людей». За причиной не надо далеко ходить. В то время, когда растущее увлечение естественными науками открыло просвещенному миру новое мировоззрение, трагические плоды труда прикладной религии дискредитировали церковь в роли главы государств. Дело не в том, что в массах ослабела вера; она еще упорно цеплялась за свое место даже среди образованных и мыслящих людей, но приобрела более личный характер, по сути дела превратившись в вопрос отношений человека с Создателем.

Фридрих Богемский (Чешский) лишился короны, потому что оскорбил своих подданных из послушания своему кальвинисту-капеллану; его сын, принц Руперт, кальвинист по вероисповеданию и морали, воевал в Англии за англикан и католиков против пресвитериан и индепендентов, потому что для него, как и для большинства его ровесников, религия была исключительно личным делом.

Духовность неизбежно исчезала из общественной жизни, религия начала вырождаться на фоне частных домыслов, а священники и пасторы, постепенно лишенные государственной поддержки, вели безнадежную битву с философией и наукой. Пока Германия страдала в своем бесплодии, над Европой занималась новая заря, забрезжив в Италии и освещая Францию, Англию и северные страны. Декарт и Гоббс уже писали свои трактаты, открытия Галилея, Кеплера и Гарвея заняли свои места в сокровищнице общечеловеческого знания. Разговоры о рассудке повсюду сменяли собою слепые импульсы духа.

По существу это и были одни разговоры. Небольшая группа образованных людей, которые были в состоянии оценить важность нового знания, могла поделиться разве что слабой тенью своей учености. Нужно было еще найти новую эмоциональную потребность, которая бы заняла место, оставленное религиозными убеждениями; и этот пробел заполнило взбурлившее национальное чувство.

Принципы абсолютизма и представительства теряли поддержку религии; зато они получили поддержку национализма. В этом и лежит ключ к пониманию характера войны в ее последний период. Понятия «протестант» и «католик» постепенно утратили свою силу, вместо них все более грозными становились такие, как «немец», «француз» или «швед». Борьба династии Габсбургов с ее врагами переродилась из конфликта между двумя религиями в борьбу наций за политическое равновесие. Новые стандарты хорошего и плохого вошли в мир политики. Прежняя мораль рухнула, когда римский папа выступил против Крестового похода Габсбургов и когда католическая Франция, руководимая своим великим кардиналом, решила субсидировать протестантскую Швецию. После этого незаметно и быстро крест сменился флагом, а клич Белой горы «За Святую Марию» – кличем Нёрдлингена «Да здравствует Испания».

Чтобы стать хозяином положения, Фердинанду Венгерскому, который быстро входил в отцовскую роль главы государства, нужно было сделать один важный выбор: кем быть – германским или австрийским сюзереном. Он выбрал Австрию. И это решение было давно предопределено. Династия по темпераменту и характеру принадлежала югу; король Швеции отразил бросок Фердинанда II на север, и он сам пожертвовал империей Валленштейна на Эльбе ради Испании. Религия – его орудие объединения Германии, когда-то столь могущественное в Штирии, когда его мир еще был молод, разрушилось в его же руке; все, чего он добился всей своей жизнью, – это конфедерация государств Австрии, Чехии, Венгрии, Силезии, Штирии, Каринтии, Карниолы (Крайны) и Тироля, примерный набросок будущей Австро-Венгерской империи.