Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства - [79]

2. В 1628 г. группа французских купцов, желавших образовать компанию для торговли с Московией, подала Ришелье докладную записку с изложением основных проблем франко-русской торговли. Они предлагали между прочим ответить наконец на посольство Кондырева 1615 г., т. е. организовать посольство в Москву. Важно подчеркнуть, что один пункт этой докладной записки не мог не подтолкнуть мысль Ришелье непосредственно к идее, что сближение Франции с Москвой может послужить рычагом политического давления на Польшу. Этот пункт гласил: «Кроме тех выгод, которые Франция может извлечь из этих сношений с Московией посредством торговли, король станет еще намного значительнее среди северных государей и особенно перед королем польским, который, не имея врага более могущественного, чем московиты, воздержится впредь способствовать интересам Австрийского дома, ибо его величество [король французский] сможет и повредить ему и оказать услуги перед великим князем Московским»[151]. Несомненно, что эта докладная записка являлась одной из предпосылок посольства Деэ де Курменена в Москву в 1629 г., хотя не она послужила ближайшей причиной этого посольства.

3. Не подлежит сомнению, что непосредственной причиной посольства Шарнасе и Деэ явилось какое-то полученное в Париже известие о важнейшем политическом решении, действительно принятом в Москве: не ждать, когда окончится срок перемирия с Польско-Литовским государством, а начать воевать с ним, помогая тем самым шведам. Это известие прибыло в Париж, несомненно, не из Швеции, ибо указанное решение было впервые под секретом сообщено в Москве боярами шведским послам Мониеру и Бенгарту в марте 1629 г.[152], а Ришелье уже знал о нем за два месяца до того, в январе 1629 г., когда была составлена инструкция для Шарнасе, гласящая: «… о чем стало известно его величеству».

Нам удалось обнаружить другой источник информации Ришелье — турецкий. Дело в том, что первым, кому сообщили в Москве о решении нарушить перемирие с Польшей, был турецкий посол грек Фома Кантакузин, который тотчас и повез это известие в Турцию (1628 г.). А в Константинополе при дворе султана Мурада IV не было тайн от тех, кто умел платить. Таковым прежде всего являлся постоянный французский посол в Турции Сези. Выдержки из донесений Сези в Париж за 1620–1627 гг., извлеченные из архива французского министерства иностранных дел[153], показывают отличную осведомленность этого французского агента в политике Москвы, а следовательно, и осведомленность в ней парижского правительства. К сожалению, именно интересующее нас донесение Сези за 1628 г. не опубликовано и, по-видимому, вообще отсутствует в архиве. Мы можем только догадываться о нем.

Шарнасе, выполнивший по пути ряд дипломатических поручений в Германии, прибыл в лагерь Сигизмунда III под Мариенбургом в середине июля 1629 г. В это же время туда пришли сведения из Дании о миссии Деэ де Курменена, который отплыл из Дьепа 6 июня и 29 июня высадился в Дании, где его пребывание было отмечено с большой торжественностью[154].

Таким образом, обе составные части «мастерского хода» Ришелье одновременно оказали воздействие на политику Сигизмунда III.

Шарнасе был сначала принят поляками недружелюбно; под предлогом спора о титулах и полномочиях его не допускали к королю. На него посыпались упреки в том, что его государь, т. е. король французский, выставляя себя другом Польши, одновременно послал Деэ в Москву поднимать на Польшу московского царя. Шарнасе парировал этот упрек заготовленным ответом: миссия Деэ в Москву преследует чисто торговые цели[155]. Правдоподобие этого тезиса было, по-видимому, предметом особенных забот в Париже: Деэ де Курменену были в самом деле даны, кроме политических, весьма обширные торговые поручения. Более того, в глазах общественного мнения его поездка в Москву была вообще всего лишь ответом правительства на упомянутую докладную записку о затруднениях в торговле с Московией, врученную Ришелье группой французских купцов в предшествовавшем 1628 г.[156] Все это лишало поляков формального права на какие-либо упреки. Но, разумеется, ничто и не препятствовало им все же догадываться о политическом содержании миссии Деэ.

И эта миссия, и информация, доставленная Шарнасе, крайне взволновали польское правительство. Но оно не сразу сдалось. Пока Шарнасе задерживали бесконечными препирательствами, в Москву был стремительно пущен пробный дипломатический шар. Об этом мы узнаем из грамоты Михаила Федоровича Густаву-Адольфу: в июле 1629 г. на русскую границу под Вязьмой вдруг явились два польских посланника для восстановления польско-русских дипломатических отношений, прерванных еще с 1622 г. Посланники заявили, что за ними следует «великое посольство» польского короля. Несомненно, это было попыткой Сигизмунда III парировать удар или, по крайней мере, окончательно выяснить положение. Вторая цель, безусловно, была достигнута: не только «великое посольство» не было принято, но с посланниками не стали и разговаривать, им отказали в аудиенции в Москве и приказали немедленно покинуть территорию Московского государства