Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства - [111]
Авторы цитированного труда «Sveriges krig 1611–1632» склонны упрекнуть Густава-Адольфа в легкомыслии за его увлечение этим планом и восхваляют трезвую мудрость Оксеншерны. «У Русселя был наготове план, подобный тем, какие авантюристы того времени рассыпали вокруг себя и которые Оксеншерна всегда расценивал с охлаждающей трезвостью». Они исходят при этом из традиционного мнения о глупости всех вообще польских затей Русселя. Гибельное влияние на Густава-Адольфа приписывается также Мониеру, убеждавшему короля выполнить план Русселя, как ни противился этому канцлер. «Тщетно Оксеншерна предупреждал: предполагаемая вербовка для русских только впутала бы Швецию в русско-польскую войну, а задача Швеции должна была бы быть только та, чтобы «сидеть смирно при этом положении вещей…» не быть затронутой поляками; угроза со стороны России могла бы принести помощь и без этих авантюристических способов. Однако Густав-Адольф крепко держался за мысль при помощи этого проекта отвлечь Речь Посполитую и рьяно утверждал, что этот план не противоречит международному праву»[383].
Нам взгляд Оксеншерны представляется, напротив, очень близоруким, а план Русселя и Густава-Адольфа значительно более дальновидным, хотя и рискованным. Ведь русско-польская война еще не была действительностью. Без серьезного вклада со стороны Швеции дело не могло обойтись. И, сознавая это, Густав-Адольф, вопреки Оксеншерне, торопил Русселя и Мониера.
Прислав в феврале 1631 г. новое донесение в Москву о своей миссии в Польше, Руссель в марте уже сам прибыл на рубеж во главе пышного посольства. Сопроводительная грамота губернатора Шютте рекомендовала его как «великого посла, больше которого давно не бывало», имеющего тайный «изустный приказ от шведского короля, которые дела гораздо надобны шведскому королевству и российскому государству»[384]. В связи с его ролью в Польше его пустили на Москву с большой подозрительностью[385] и лишь после долгой проволочки, тем более что у него не было письменного документа от Густава-Адольфа[386]. Однако вслед за ним пришло новое послание Шютте с извещением, что Густав-Адольф к нему в Ригу «пригнал гонца» в начале апреля: Русселю «велено идти к Москве день и ночь наспех» с порученными ему «надобными делами» «и чтоб ему к королевскому величеству приехать с добрым ответом непременно вскоре»[387]. Густав-Адольф определенно нервничал. В Москве Руссель вел абсолютно тайные переговоры с кн. Иваном Борисовичем Черкасским — доверенным лицом патриарха и царя[388].
По последующей переписке можно установить, что, предвосхищая запаздывающего Мониера, Руссель сам изложил план найма войск для вторжения с запада в Польшу и сосредоточения их в «Силезской земле», причем предлагал свои услуги для руководства этим наймом[389], С этого момента началась борьба Русселя против вербовки иноземных полков в Германии, которую проводил Лесли; учитывая, по-видимому, ограниченность и русской казны, и немецкого рынка найма (а может быть, также собственную выгоду), он всячески доказывал в последующих письмах царю, что «сбор» полковника Лесли «не сгодится и помешку учинит думе [замыслу] вашего величества», что иноземные полки на русской службе могут изменить и перейти к воеводе Гонсевскому, что «тех немцев, которых нанимают», надо послать на Польшу не с московской стороны, а с силезской[390]. Наряду с этим Руссель обсуждал с И. Б. Черкасским все вопросы предстоящей войны с Польшей, а также вопрос о русско-шведском союзе. Полученную информацию, представлявшую огромную ценность для Густава-Адольфа, Руссель позже, в июле, переслал последнему через Оксеншерну[391]. Но никакого официального письменного ответа Руссель с собой не повез, поскольку не привез письма Густава-Адольфа. Одаренный богатыми царскими подарками, окруженный заботой и вниманием, Руссель выехал из Москвы обратно в Ригу 13 мая[392], за два дня до приезда в Москву Мониера, переговоры которого он, таким образом, подготовил и который получил уже официальный царский ответ на план Густава-Адольфа.
Каков же был этот ответ? По словам Вейле, предложение Густава-Адольфа «возбудило большое удовольствие у царя»[393]. Действительно, оно было охотно и целиком принято, лишь с незначительными поправками. Так, в Москве не захотели включить конницу в нанимаемое войско, предпочитая лучше нанять лишних 5 тыс. пехоты, а конницу направить свою собственную к условленному месту встречи. Ответ по поводу просьбы Густава-Адольфа не заключать сепаратного мира с Польско-Литовским государством содержал не только согласие, но и намек на то, что, может быть, в результате войны вообще не придется с нынешним королем заключать ни мира, ни перемирия, т. е. что польская корона может достаться самому Густаву-Адольфу. Наконец, была выражена просьба уточнить место, откуда Густав-Адольф думает напасть на Речь Посполитую (через Лифляндию или через Германию), и стоимость всего предприятия
