Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства - [110]
Но, как ни спешили послы и Лесли, они встретились в пути до Швеции и из Швеции в Германию с задержками. Прошло целых четыре месяца, прежде чем они смогли доставить Густаву-Адольфу это драгоценное известие.
Тем временем тревога Густава-Адольфа возрастала. Правда, в январе 1631 г. он имел наконец союзный договор с Францией, подписанный в Бервальде. Но двигаться в глубь Германии он по-прежнему не мог: прибывали известия о польских военных приготовлениях, которые могли быть использованы против Швеции даже и без формального нарушения Польско-Литовским государством Альтмаркского перемирия. Так, например, 8 января 1631 г. рижский бургграф Ульрих донес, что «император пытался получить возможность вербовки армии в Польше, которая должна ударить в тыл шведам в Германии»[370]. Действительно, в 1631 г. вся Европа знала, что Сигизмунд в соответствии с договором о взаимопомощи, заключенным еще в 1621 г. с императором Фердинандом II, предоставил ему свободу вербовки и формирования войск на территории Речи Посполитой, отклонив, однако, его требование о немедленном военном союзе против Швеции[371].
Но у Густава-Адольфа был уже заготовлен противовес всем; этим угрозам. Выше мы упомянули о его тайном поручении, данном Мониеру в ноябре 1630 г.[372] То была вторая половина проекта, предложенного Русселем Густаву-Адольфу, с целью ускорить вступление России в войну с Польшей. Миссия самого Русселя должна была послужить кнутом, миссия Мониера — пряником. Только из-за медлительности Мониера и стремительности Русселя обе части единого плана разошлись во времени: Мониер попал в Москву лишь 15 мая 1631 г., через три с половиной месяца после того, как русское посольство уехало к Густаву-Адольфу.
Мониер — крупный шведский военный; когда впоследствии московское правительство предложило ему взять командование полком, он отказался, сославшись на полученное назначение в шведской армии[373]. Его миссия также носила чисто военный и в высшей степени секретный характер[374]. Она служила как бы следующим шагом в развитии миссии Лесли[375]. Мониер, согласно инструкции, от имени Густава-Адольфа должен был предложить царю и патриарху нечто очень похожее на то, чего они через Русселя как раз хотели добиться ют Густава-Адольфа, — военное вторжение в Польшу с запада одновременно с русским вторжением с востока, — но только с существенной поправкой: армия для этого вторжения будет нанята хотя и в Германии (на территориях, подвластных или союзных Швеции) и даже под личным руководством Густава-Адольфа, но на русские деньги[376].
Полный текст докладной записки, поданной Мониером царю, не сохранился, однако ее содержание частично воспроизведено в позднейшей переписке, и мы можем составить себе о нем представление. Сначала Мониер от имени Густава-Адольфа пылко благодарил царя («дружно бил челом») за «великую дружбу», выразившуюся в разрешении уже несколько лет закупать в России «доброе число ржи». «Высоко почитая» эту помощь и прося о ее продолжении, Густав-Адольф «в печали пребывал, как бы ему против того воздати», и, наконец, нашел способ: подобно тому, как Михаил Федорович этим разрешением помог ему против императора, он решил «в вашем зачатом деле против польского [короля] думою и делом помогать». Учитывая, «что король польский римскому цесарю во всем радеет и ищет ему добра чинить: не только ему полковников перепустил [отпустил служить], но и позволил цесарю в своей земле людей нанимать», — Густав-Адольф полагает, что он в той же мере не нарушит польско-шведского перемирия, если поступит как польский король и русскому царю «таким же способом свою добрую подвижность [поддержку] окажет». «Доброе годно вашему ц. в-ву видную армаду [войско] в [той] немецкой земле учинить, которую его к. в-во взял и одолел, и с той стороны в польскую землю удариться»[377]. При этом царю конкретно рекомендовалось нанять 10 тыс. пехоты и 3 тыс. конных, формированием и военными действиями которых Густав-Адольф брался лично руководить[378]. Но зато он просил не заключать сепаратного русско-польского мира[379].
Вейле справедливо замечает, что осуществление этого плана «сделало бы более несомненным успех русских в войне с поляками и в то же время дало бы Густаву-Адольфу полное спокойствие, что Польша не выступит против него»[380]. Оксеншерна увидел в этом плане только хитрость со стороны Густава-Адольфа. Анализируя в цитированном уже письме инструкцию Мониера, он пишет, что, насколько он понял, она сводится к трем основным пунктам: «1) втянуть московитов в войну с Польшей; 2) доставить вашему королевскому в-ву денег под предлогом вербовки в Германии для нужд России; 3) достигнуть продолжения закупки хлеба. Все три пункта, продолжает он, именно таковы, каких требует настоящее время, и я очень желаю, чтобы Мониер вел это дело разумно и добился чего-либо хорошего. Безопасность Швеции и вашего королевского в-ва требует, чтобы Польша не была свободна от опасности со стороны Москвы, и если опа [Москва] действительно вступит в войну, то наши дела будут обстоять хорошо и обеим сторонам придется уважать нас»
