Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства - [112]
Густав-Адольф был, видимо, обеспокоен медлительностью Мониера, судя по тому, что уже в марте 1631 г. он направил не только упомянутого выше гонца к Русселю, торопя последнего ехать в Москву, но и формально назначил (3 марта) с тем же поручением, какое имел Мониер, нового посла в Москву Иоганна Мёллера, «на смену Антону Мониеру», которому ездить слишком «протяжливо», тогда как Мёллер взялся пересылать письма за четыре недели; при этом Мёллер должен был остаться на постоянное жительство в Москве для ведения всех «явных и тайных дел»[396]. Следует учесть, что Мёллер лишь незадолго до того, в феврале 1631 г., приехал в Померанию к Густаву-Адольфу из Москвы и был первым, кто привез ему радостные известия, хотя еще неофициальные, о военных приготовлениях Московского государства. Прибыв вторично в Москву в начале июня 1631 г. (за несколько дней до отъезда Мониера), Мёллер рассказывал, что он «недели три каждый день в комнату его в-ва (Густава-Адольфа) ходил и его в-во о сем [Московском] царстве и о своей тайности [тайне] с особенным радением наказывал»; «а ведает у короля те тайные дела, о которых он послан к царскому в-ву, один королевский канцлер Оксеншерна, а оприч того канцлера про тайные дела никто не ведает»[397]. Все это производит впечатление правды, с той, впрочем, оговоркой, которая выше была сделана о роли Оксеншерны.
Мёллер предпослал изложению своих тайных дел международную информацию — тенденциозную, но не лишенную основания. Между прочим он говорил о намерениях польского короля и сейма искать мира со Швецией и Московским государством. Польский посол уже направлен «о миру» к Густаву-Адольфу, который, однако, не собирался верить их «обманам». Быть третейским посредником в мирных переговорах с Москвой поляки попросили германского императора, — последний уже снаряжает в Москву через Речь Посполитую большое посольство, и сам Мёллер встретил в пути двух отправленных вперед императорских гонцов, у которых он хитростью и выведал все это[398]. Кроме того, Мёллер сообщил о взятии Густавом-Адольфом множества немецких городов, многозначительно подчеркнув: «…и которые цесаревы города были смежны с польским королем — и те все города ныне за государем его, за Густавом-Адольфом королем»[399].
Самый план нападения на Польско-Литовское государство со стороны Германии Мёллер не развивал подробно, поскольку Антон Мониер перед ним уже «те дела совершил», но сделал ряд частных дополнений. Он передал военные советы и указания Густава-Адольфа и его общее мнение, что если Михаил Федорович захочет «нанять немецких людей и на Польшу послать с немецкой стороны», в то время как русские «ратные люди пойдут со своей стороны», то вследствие неожиданности Речь Посполитую ждет неминуемый разгром. Считая, что польский король, послав императору на помощь два полка во главе с польскими полковниками, уже нарушил перемирие со Швецией, Густав-Адольф тоже «для царского в-ва любви поступится своих ратных людей два регимента с добрыми начальниками». Более того, он готов сам ввязаться в войну, если поляки дадут повод: «… а если польские люди немецких людей встретят большими людьми [крупными силами] и немцев потеснят, то им можно отойти в те места, что ныне за шведским королем, а шведский король тому и рад, чтобы польские люди за ними пришли за рубеж: то и нарушение перемирья»[400].
Как видим, военный гений Густава-Адольфа не на шутку увлечен разработкой этого стратегического плана. Но еще важнее для Густава-Адольфа был дипломатический план шведско-русского союза. Он поручил Мёллеру передать: «Если бы царскому в-ву можно было в сердце мое зрети, то он бы увидел, как я ему доброхотаю» — и даже готов за Михаила Федоровича и его наследников «по смерть свою стоять»[401].
Чем более благоприятно развивались дальнейшие переговоры Мёллера в Москве, тем больше новых заманчивых предложений, следуя, по-видимому, инструкции, выдвигал он. Тут и предложение дешевой закупки разнообразного оружия непосредственно из запасов шведского короля, и широкий меркантилистский план переселения в Россию ремесленников с Запада для обогащения царской казны и пр. Однако все это отходит на второй план по сравнению с осторожным зондажем самой щекотливой проблемы во время беседы с кн. И. Б. Черкасским 15 июля: по моему мнению, сказал Мёллер, если царь начнет войну против польского короля, «Белая Русь от Польши отложится»; «добро бы, — добавил он, — чтоб и черкас [запорожских казаков] уговорить» сделать то же самое[402]. Если сопоставить это с ранее сделанным им заявлением от имени Густава-Адольфа, — «добро б так было, чтоб такое укрепление меж обоих великих государей, что ни один без другого с польским королем не мирился»[403], — то ход мыслей станет ясен. Уговариваясь не заключать сепаратного мира, надо предвидеть уже контуры будущего совместного мирного договора. Густав-Адольф давал понять, что он не возражает против перехода от Речи Посполитой к Московскому государству Белоруссии и Запорожской Украины. Мы уже видели, что московское правительство со своей стороны намекнуло в ответе, посланном с Мониером (и многозначительно повторенном Мёллеру), что, может быть, и вовсе не понадобится заключать мира или перемирия с третьим лицом— «польским королем». Так в дипломатической дымке впервые обрисовываются перед нами очертания того соглашения между Россией и Швецией, которое в следующем, 1632 г. московское правительство уже без прикрас и умолчаний выдвинет перед Швецией, по проекту, разработанному все тем же Русселем.
