Тридцать три несчастья. Том 4. Занавес опускается - [145]

– Если бы они не хотели для вас безопасной жизни, – ответил он, – они бы рассказали вам все, чтобы вы смогли прибавить еще одну главу к их несчастливой истории. – Ишмаэль положил книгу на кресло и вложил кольцо в руку Вайолет. – Вы здесь на месте, вы – часть нашей колонии и нашего острова и под моим присмотром. Я скажу островитянам, что вы передумали и отказываетесь от своего бурного прошлого.

– А они поддержат вас? – спросила Вайолет, памятуя намерение Едгин и Финн начать мятеж за завтраком.

– Ну разумеется, – ответил Ишмаэль. – Жизнь, которую мы ведем на острове, значительно лучше жизни в большом мире, где полно вероломства. Выйдем отсюда вместе со мной, дети, и можете позавтракать вместе с нами.

– И выпить сердечного, – присовокупил Клаус.

– Без яблок, – добавила Солнышко.

Ишмаэль повелительно кивнул в сторону выхода и повел детей к дыре под корнями, по пути выключив свет. Бодлеры вышли наружу в чащобу и, выходя, оглянулись напоследок на потайную пещеру. В неясном свете они заметили, как Невероятно смертоносная гадюка скользнула по ишмаэлевской книге записей и последовала за детьми на свежий утренний воздух. Солнце просвечивало сквозь листву громадной яблони, и лучи, достигая кресла, освещали золотые печатные буквы на корешке книги. Детям хотелось бы знать, написали эти буквы их родители, или же это сделал предшествующий автор, или кто-то еще до него. Им хотелось знать, сколько историй содержит эта книга со странным названием и сколько еще людей смотрело на золотые буквы, прежде чем пролистать этот том с преступлениями, безумствами и несчастьями, уже свершившимися, и добавить собственные, наслоить их, точно луковичную шелуху. Покидая чащобу вслед за рекомендателем с глиняными ногами, бодлеровские сироты размышляли о собственной несчастливой истории и об истории своих родителей, а также об историях других людей, выброшенных штормами на остров и добавлявших все новые главы в книгу «Тридцать три несчастья».

Глава одиннадцатая

Возможно, однажды вечером, когда вы были еще совсем ребенком, кто-то укладывал вас спать и прочитал вам вслух рассказ «Паровозик, который смог». И если прочитал, то мое вам глубокое сочувствие, ибо это один из самых нудных рассказов на свете. Слушая его, вы, вероятно, сразу заснули, – почему его и читают детям на ночь. Напоминаю, что речь там идет о паровозике, который обладал способностью думать и говорить. Кто-то попросил паровозик выполнить одну трудную работу, такую скучную, что и описывать не стану. Сперва паровозик не был уверен, что справится, но потом он начинает бормотать про себя: «Думаю, что смогу, думаю, что смогу, думаю, что смогу», и, повторяя так, он и вправду добился успеха. Мораль рассказа такова: стоит убедить себя, что ты можешь сделать то или иное, и ты действительно сумеешь это сделать. Мораль эту, правда, легко опровергнуть, если уверить себя, что сумеешь слопать пять кило мороженого за один присест или устроить такое кораблекрушение, чтобы попасть на отдаленный остров, стоит только пуститься в плавание во взятом напрокат каноэ с просверленными в днище дырками.

Я упомянул рассказ «Паровозик, который смог» только для того, чтобы, когда я говорю про бодлеровских сирот, которые, покинув чащобу вместе с Ишмаэлем и отправившись назад в колонию, оказались на «паровозике, который не смог», вы бы поняли, что я имею в виду. Прежде всего, детей тащили назад дикие козы на больших деревянных санях, управляемых Ишмаэлем, который восседал на огромном глиняном кресле. И если вы когда-нибудь удивлялись, почему повозки, запряженные лошадьми, и собачьи упряжки – куда более распространенный способ путешествовать, чем сани, запряженные козами, то это потому, что козы не самый удобный вид транспорта. Козы отклонялись от прямой, виляли из стороны в сторону, бессмысленно болтались туда-сюда, а время от времени останавливались пощипать траву или просто подышать утренним воздухом. Ишмаэль пытался убедить коз двигаться побыстрее своим обычным рекомендательным способом, но не путем обычных пастушьих приемов.

– Не стану вас принуждать, – повторял он, – но, козы, нельзя ли прибавить шагу…

Но козы лишь тупо глядели на старика и продолжали еле волочить ноги.

Надо сказать, что бодлеровские сироты ехали на «паровозике, который не смог» не только из-за апатичности коз, иначе говоря, неспособности тащить большие деревянные сани с приемлемой скоростью, но и потому, что собственный их мозг не подстрекал их к действию. В отличие от героя нудного рассказа, что бы ни твердили себе Вайолет, Клаус и Солнышко, они не могли придумать никакого удачного выхода из всех своих затруднений. Дети пытались повторять себе, что будут делать все, что предлагает Ишмаэль, будут вести безопасную жизнь в колонии, но они не могли представить себе, что бросят Кит Сникет на прибрежной отмели или отпустят ее одну назад в большой мир, где она будет добиваться правосудия, а они не будут сопровождать ее в этом благородном деле. Дети твердили себе, что подчиняются желанию своих родителей и будут жить, укрытые от своей несчастливой истории, но понимали, что им не удержаться от посещения чащобы и от чтения записей, которые вели их родители в огромной книге. Бодлеры повторяли себе, что присоединятся к Едгин и Финн и примут участие в мятеже за завтраком, но и представить не могли, как они будут угрожать рекомендателю и его сторонникам оружием, тем более что никакого оружия они из чащобы не везли. Они пытались уговаривать себя, что, по крайней мере, могут радоваться, зная, что Граф Олаф теперь не составляет угрозы, однако они не очень одобряли то, что он заперт в птичьей клетке, а при мысли о грибке, притаившемся у Олафа под одеждой, и о злобном умысле, притаившемся у него в голове, они содрогались от ужаса. В продолжение всего спуска с холма трое детей старались убедить себя, что все в порядке, но на самом-то деле все было отнюдь не в порядке. Все шло из рук вон плохо, и Вайолет, Клаус и Солнышко не могли взять в толк, каким образом безопасное место вдали от вероломного мира стало таким опасным и сложным, как только они там появились. Бодлеровские сироты сидели на санях, глядели на обмазанные глиной ноги Ишмаэля, и, сколько бы ни заставляли себя думать, что они могут, что они могут, что они могут представить себе близящийся конец своим мытарствам, они знали – конца мытарствам не предвидится.