Три женщины - [53]

— Ты командуешь страной, — сказала Ракеле мужу, — а я — домом.

А командовала Ракеле по своему разумению. Ввела штрафы за опоздание к обеду и в зависимости от суммы ежемесячного штрафа определяла, как обстоят дела у мужа. Когда же один из сыновей сказал за столом, что спагетти под мясным соусом — буржуазная еда, Ракеле по крестьянской привычке стукнула его ложкой по башке:

— Ешь что дают и не слушай бредни своего балбеса-папаши!

Эдда очень скоро забыла сына полковника и весьма удачно вышла замуж за графа Галеаццо Чиано[216], которому Маргарита в свое время предсказывала большое будущее. Ее предсказание сбылось, правда, не совсем точно: в тридцать три года граф Чиано действительно стал министром иностранных дел Италии, но в сорок лет был казнен по приказу своего тестя за попытку государственного переворота и измену родине.

Маргарита на свадьбе не была. Эдду, эту избалованную, вульгарную дикарку, она терпеть не могла. А Эдда не переносила Маргариту. Но все это было бы не так страшно, если бы Ракеле и Эдда не заключили союз с тогда еще могущественным кланом графа Чиано. Они рассказали новым родственникам о своей ненависти к Маргарите, и те согласились, что пришло время избавить Дуче от его «советчицы».

«Советчица» же совсем потеряла голову. Хвасталась в узком кругу тем, что Дуче многим ей обязан. Чрезмерная самоуверенность Маргариты, возросшая после выхода в свет биографии Муссолини и окрепшая еще больше после «Усадьбы», ослепила ее. Обедая с друзьями, она как-то объявила, что должна срочно позвонить Муссолини, и вернулась к столу с торжествующей улыбкой:

— Ах, как Дуче меня любит!

Более того, Маргарита задумала написать книгу от имени Муссолини о том, как он пришел к католицизму. И даже послала в американский журнал аннотацию, где, в частности, было сказано, что «в этой книге появится женщина, Маргарита Царфатти, которая платонически любит Дуче, а он любит ее. Она — Беатриче их романа». Этот замысел не осуществился, что не помешало Маргарите упиваться своей славой.

Как вспоминает одна яростная антифашистка, Маргарита «была все еще очень красива и элегантна (…) приезжала в таком огромном автомобиле, что он едва мог повернуть за угол. Выходила одна, иногда в мехах, иногда в летних платьях (…), вокруг шеи — редкой красоты жемчужное ожерелье (…)»[217].

А один журналист написал:

«Больше всего раздражали в ней менторский тон и безапелляционность суждений (…) последнее слово должно оставаться за ней (…) Она так привыкла к ухаживаниям и лести, что (…) принимает их как должное»[218].

Уверенность в своей исключительности дошла у Маргариты до того, что она перестала следить за собой.

Писатель Коррадо Альваро оставил такой портрет Маргариты тех лет: «Шляпа придает ей вид убийцы, и зримо выступает живот, как будто ей в отличие от любой женщины не обязательно принимать меры предосторожности, чтобы скрыть разрушительные приметы возраста»[219]. Маргарита перестала соблюдать диету и начала прибавлять в весе. Злые языки не зря шептали, что Маргариту уже никак не назовешь красавицей в ее пятьдесят лет.

18

Врагов у Маргариты всегда хватало. Но, когда, в первые годы прихода Муссолини к власти, она была всесильна, мало кто осмеливался нападать на нее публично. А теперь одним из первых на нее напал бывший секретарь фашистской партии и влиятельный член Великого совета Роберто Фариначчи по кличке «садист» — коротышка без шеи, с лягушачьим ртом, круглыми глазами и протезом вместо правой руки. Редкостный антисемит, он старался не афишировать, что его секретарша, она же его любовница — еврейка.

Фариначчи начал с того, что на страницах своей газеты «Иль режиме фашиста»[220] не пожалел антисемитских намеков в адрес Маргариты. «В искусстве (…) задают тон плутократы, масоны и те, кто принадлежит к расе Шейлока». Для Фариначчи как для истого антисемита переход Маргариты в католичество ничего не значил.

А так как Муссолини молчал, у Фариначчи нашлись последователи. Один известный критик сравнил «Новеченто» с подпольной масонской ложей, а тайная полиция донесла Муссолини, что, по слухам, Маргарита — «агент еврейского Интернационала».

Муссолини все это надоело, и он написал Маргарите:

«Попытка убедить людей в том, что ваше „Новеченто“ выражает дух фашизма, тщетна, а главное — ложна… Поскольку вы так беспардонно вмешиваете меня, государственного деятеля, в ваши артистические штучки (…), вам не следует удивляться, когда в недалеком будущем я недвусмысленно выражу (…) общефашистскую точку зрения на „Новеченто“, точнее, на то, что от него осталось»[221].

Маргарита ахнула. И это после всего, что я для него сделала! После всего, чем для него пожертвовала!

* * *

Ракеле потребовала, чтобы Муссолини проводил с семьей все свободное время. В былые времена Муссолини послал бы ее ко всем чертям, но сейчас ему приходилось быть образцовым семьянином, и он пообещал Ракеле, что духу Маргаритиного нигде не будет.

И действительно, Ракеле на всю жизнь запомнила тот вечер, когда они с Муссолини сидели дома перед огромным камином и жгли сотни Маргаритиных писем, которые Муссолини бережно хранил двадцать лет.