Три женщины - [20]

В Англии Маргарита собиралась изучить борьбу суфражисток. Ее визит как раз совпал с расколом в их движении. Одни английские суфражистки требовали добиваться женского равноправия только законными путями, другие призывали к гражданскому бунту. Первые обращались за помощью к таким известным фигурам, как Исраэль Зангвил и Бернард Шоу[98], вторые били стекла в общественных помещениях, задирали полицейских и ложились на трамвайные рельсы. Озлобленные мужчины начали нападать на демонстрации суфражисток. Но общественное мнение в Англии уже склонялось к тому, чтобы состоятельным женщинам предоставить избирательные права, а в палате общин чуть было не прошел закон о предоставлении избирательного права женщинам, чьи мужья владеют недвижимостью.

Для Маргариты все это было внове, потому что в Италии к суфражисткам никто серьезно не относился, а итальянские суды обычно оправдывали ревнивых мужей, убивавших своих жен.

Насмотревшись на демонстрации суфражисток, Маргарита заключила, что революция неизбежна. Если бы это услышал Муссолини… «Вот видите, дорогая синьора, я был прав», — прозвучал у нее в голове его голос.

После чопорного Лондона Париж показался Маргарите раем. Она часами пропадала в картинных галереях, сидела в кафе с художниками и писателями, познакомилась с поэтами Жаном Кокто[99] и Шарлем Пеги[100].

Кокто с взъерошенными волосами и томными жестами убеждал Маргариту, что искусство — это чертик в коробке, который выскакивает неожиданно. А бородатый Пеги, который в свое время был «дрейфусаром»[101], много рассказывал Маргарите о деле Дрейфуса и о своей борьбе с антисемитизмом. Она радовалась знакомству с Пеги, особенно потому, что он ценил Зангвила и его «Хад Гадью». В одном, правда, Пеги расходился с Маргаритой: для него социализм был пройденным этапом, он успел его возненавидеть. Причем до такой степени, что призывал убить лидера французской социалистической партии и своего бывшего друга Жана Жореса[102]. Жорес хотел наладить отношения между Францией и Германией, а Пеги патологически ненавидел немцев. Жорес хотел избежать войны и выступал против милитаристского угара, а влюбленный в армию Пеги, сверкая стеклышками пенсне, считал войну спасением от моральной гибели общества. И снова Маргарита услышала гимн насилию, и снова мелькнула мысль, что Муссолини прав.

В Париже Маргарита встретила Д’Аннунцио, сбежавшего от кредиторов, и очаровательного, вечно подвыпившего художника Амедео Модильяни[103], с которым она сразу нашла общих знакомых. А однажды за ее столом оказались двое внуков Гарибальди, занятых политическими интригами и коротавших время в пьяных дебошах. На Монпарнасе с Маргаритой познакомился мексиканский художник Диего Ривера[104], который написал в мемуарах, что Маргарита «была эксцентрична, прекрасна, талантлива и, оказываясь единственной дамой в мужском обществе, ухитрялась не бросаться в глаза, ничем не подчеркивала свою красоту и обаяние». Второй раз Ривера встретил Маргариту в обществе эстета и денди Риччото Канудо[105], светского остроумца, носившего в петлице листок плюща и убежденного в том, что превыше всех искусств — кино, а прекраснее всех женщин — его любовница Валентина де Сен-Пуан[106], внучка поэта Ламартина[107]. Ривера не сомневался в том, что у Маргариты была любовная связь либо с Канудо, либо с Валентиной. Если бы Ривере рассказали о дружбе Маргариты с Адой Негри и со скандально-знаменитой французской писательницей Колетт[108], носившей мужское платье, он и вовсе не знал бы, что написать в своих мемуарах.

Валентина заворожила Маргариту не только красотой, но и разнообразием талантов. Она рисовала, писала стихи, опубликовала трилогию «Любовь», «Кровосмешение», «Женщина и желание». В ответ на презрение Маринетти к женщинам она написала «Манифест футуристки» где в портрете всемогущей женщины, поклонницы жестокости и похоти, явно слышались ницшеанские нотки. Валентина писала, что «Абсурдно разделять человечество на мужчин и женщин. И тем, и другим одинаково не хватает мужественности». Подобно Маринетти Валентина оправдывала войну и считала ее средством очищения мира, поскольку война уничтожает слабых.

Прекрасная Валентина де Сен-Пуан была еще и родоначальницей театрального действа, включавшего танец, поэзию, драму, игру света и музыку, которую для нее писал Дебюсси[109].

Маргарита пробыла за границей всю весну и начало лета 1913 года. Домой она не торопилась, а вернувшись, поехала на лечебные грязи под Римом: колено все еще побаливало. Июль она провела на венецианском взморье в Лидо, вспоминая детство, а в августе и сентябре укрылась от жары в Иль Сольдо, где написала большую статью об английских суфражистках. Ей казалось, что ее влечение к Бенито Муссолини прошло.

Маргарите исполнилось тридцать три года, а в зеркале отражалась все та же бархатная кожа на лице, сверкающие радостью жизни глаза, соблазнительные ямочки на щеках, чувственные губы, белоснежные зубы и золотисто-медные вьющиеся волосы.

Вот бы посмотрел на нее сейчас Бенито…

7

Весь 1913 год в Италии чуть ли не каждую неделю происходили столкновения рабочих с полицией, которые приносили все новые и новые жертвы. Ливийская кампания прибавила к итальянским колониям в Африке еще одну. Но аппетиты правительства только возросли, и, когда Сербия, Болгария и Греция набросились на ослабевшую Турцию, чтобы успеть отхватить себе кусок побольше от ее былых владений на Балканах, многие социалисты опасались, что начнется война с Австрией за те территории, которые Италия считала исконно своими. А националисты требовали войны во весь голос.