Три женщины - [106]
И во-вторых, из письма Кнута к Еве:
«Мне тяжело тебе признаться, но я должен. Тебе придется привыкнуть к тому, что мы с Ариадной больше не одно целое (…) Агр-р-р-ромная любовь Ариадны (я ее оставил влюбленной по уши в мужа) не выдержала разлуки. Банальная история уехавшего мужа, чье место занял другой. Молодой человек двадцати шести лет, бесконечно, видимо, обаятельный, высокий блондин, аристократический, героический. Я, вероятно, мог бы простить Ариадну (то есть мог бы расстаться с ней, оставшись другом), но она погрязла во лжи, в дурацкой хитрости (ее увлечение сделало ее ужасно глупой), и я уже не знаю, какое из двух захлестывающих меня чувств берет верх: отвращение или презрение (…) Мое отвращение настолько велико, что я ее даже не упрекаю: слишком много чести (…) Так я устроен, что, поняв, насколько она низкая, заурядная женщина, легче переношу боль (…) Говоришь себе: ну, значит, Ариадна такая. Чего же тогда стоит мир! Никому не рассказывай этого. Эта женщина еще носит мою фамилию, и я стараюсь, чтобы как можно меньше людей знало о разводе».
Письмо датировано 7 июля 1944 года — за две недели до гибели Ариадны.
Кнут, вероятно, не раз жалел, что отправил это письмо, написанное конечно же в порыве ревности. Они жили по разные стороны границы два года. Кнут — в безопасной Швейцарии, Ариадна — в оккупированной Франции. Он мучился от безделья — она каждую минуту рисковала жизнью. Имел ли он право осуждать ее? Видимо, решил, что не имел, судя по письму, которое через месяц после войны он написал Полонскому: «Я намереваюсь поехать в Тулузу на годовщину смерти моей жены, которую я простил»[611].
А Рауля Кнут не простил и даже обвинил его в гибели Ариадны: «…из-за него Сарра умерла»[612], — написал он Еве. И в другом письме ей же: «Некий Рауль Леон приезжает в Палестину. Он наверняка постарается повидаться с тобой (…) я прошу никогда не принимать его…»[613]
Командование ЕА высказало предположение, что явка на улице Ля Помм была провалена не без помощи Шарля Пореля, ибо почти одновременно гестапо устроило засаду в Париже и в Тулузе, еще через несколько дней арестовало в Тулузе одного из членов ЕА профессора Перрена (Фридмана) и чуть было не схватило во время проверки документов самого командующего ЕА Авраама Полонского. Тот бросился бежать. В него выстрелили, ранили в руку, но он сумел скрыться. В те же дни при поддержке тяжелой артиллерии немцы начали атаку на ЕА в Черных горах близ Тулузы. Еврейское «маки» приняло бой, но было вынуждено отступить. Несколько членов ЕА погибли, а одного из них немцы взяли в плен и застрелили во время допроса.
Когда 17-летней Бетти сообщили о гибели матери, на лице ее не дрогнул ни один мускул. Она была той же закваски, что и Ариадна. А когда до Швейцарии, правда с опозданием, дошли новости, Кнут написал Еве: «Ее убили наповал, и это большое счастье, потому что наших товарищей перед смертью пытали. Немногие даже среди наших товарищей знают, какую важную роль она играла в Еврейском сопротивлении (…) Если бы они знали, то ее именем назвали бы одну из улиц в Палестине»[614].
Ариадна не раз говорила, что хочет умереть сразу, без боли и мук. Ее желание исполнилось. «В шутку она рассказывала, — вспоминает Ева, — как ей в юности старая гадалка предсказала, что она погибнет до сорока лет». Гадалка не ошиблась: Ариадна погибла в тридцать восемь лет, в том же возрасте, в каком умерла ее мать.
Ариадна погибла, не дожив до освобождения Франции одного месяца…
23
Кроме ЕА во Франции существовало и Еврейское сопротивление. Хотя и не так хорошо организованное, как ЕА, оно сразу же начало с вооруженной борьбы против оккупантов. К 1942 году в него входило несколько десятков разрозненных подпольных групп и отрядов, состоявших преимущественно из восточноевропейских эмигрантов. Среди них было немало мастеровых, ремесленников, сапожников, портных, с трудом сводивших концы с концами. Во Франции они были «нежелательными иностранцами». У них не было ни гражданства, ни надежды его получить. У них не было своего государства. Они бежали от погромов и попали в еще худшее пекло. Их никто не защищал, и они решили защищаться сами. Их оружием стали обрезки труб, сапожное шило, портняжные ножницы. Они сражались и за себя и за Францию, которая не хотела признать в них своих граждан и где они оказались волею судьбы. Они не знали толком ни ее языка, ни ее топографии, ни начатков военного дела.
После «черного четверга» Еврейское сопротивление полностью вышло из еврейских кварталов и рассредоточилось по всему Парижу, а позднее и по всей Франции.
К изумлению немцев и к ужасу французов, в Париже члены Еврейского сопротивления застрелили у станции метро немецкого солдата, бросили гранаты в немецкий патруль, взорвали бомбу на стадионе, убив двадцать солдат вермахта, и попытались взорвать здание французского юденрата[615], но в этот раз бомба не сработала.
Гораздо хуже случилось потом, когда они попытались взорвать немецкую казарму: самодельная бомба сработала преждевременно и разорвала на куски скрипача Салека Бота и инженера Гирша Циммермана.
