Три вдовы - [5]
Итак, на чем же мы остановились? На нашей радости, на нашем зяте Шапиро.
Кажется, я вам уже говорил, что он был главным начальником на винокуренном заводе, и не только начальником, но и полновластным хозяином всего предприятия. Всё было в его руках. Доверие, которое питали к нему владельцы, было безгранично. А любили они его, как родного сына. Понимаете, на свадьбе его хозяева — два компаньона, воры, каких мало (да простят они мне, — оба уже по ту сторону, в Америке), держали себя как близкие родственники. Они преподнесли жениху ящик с разными серебряными вещами и, вообще, были щедры и любезны, как истые филантропы. А я, знаете, не люблю филантропов, да еще хозяев-филантропов, когда они заявляются на торжество и демонстрируют свою филантропию, чтобы все видели и знали, что вот они хозяева-филантропы, умеющие ценить «человека»!.. А то, что благодаря именно этому человеку они разбогатели? А то, что не будь этого «человека», они, быть может, не стали бы ни хозяевами, ни филантропами?.. Зря улыбаетесь! Я, уважаемый, социалистом не прикидываюсь. Но хозяина-филантропа ненавижу. Что мне за это полагается? А впрочем, сейчас услышите, на что способен хозяин-филантроп. Казалось бы, владеешь с божьей помощью предприятием, которое приносит добрых несколько тысяч годового дохода, и в твоем распоряжении человек, на которого можно положиться, ну, и спи себе спокойно дома или поезжай за границу и живи в свое удовольствие. Но этого им мало! Они любят делать дела, греметь, трещать, — чтобы все видели! Чтобы все слышали!.. Короче говоря, преуспевающие хозяева не довольствовались тем, что владели таким доходным предприятием, которым успешно руководил Шапиро. Затевая новые дела, они чем дальше, тем больше запутывались в «торгах», в «таксах», в купле и продаже пшеницы, отрубей и, наконец, домов… Словом, дела вихрем закружились, завертелись… Почва из под ног ускользнула и… все пошло прахом. Втянув в свои дела нашего Шапиро, они опутали его векселями, а сами успели захватить все наличные средства и укатили в Америку. Похоже, что у них, как американцы говорят, все «олл-райт», а его, Шапиро, то-есть, они оставили в долгах по горло, связав по рукам и ногам обязательствами, векселями. Словом, разразился большой скандал, дошло до того, что никто и разобраться не захотел, доверенный ли он «человек» или хозяин, — пусть, мол, платит по векселям, а так как платить ему нечем, то он — банкрот! Но он не может доказать, что банкротство вызвано несчастным случаем. Вот такой человек у нас считается, как вам известно, а может быть и неизвестно, — «злостным банкротом», то-есть, он — негодяй, а банкрота-негодяя сажают в тюрьму, — таких у нас не любят. Можете десять раз обанкротиться, десять раз повторить тоже самое, но если вы все это проделаете ловко и гладко, как полагается, то вы всему свету покажете, извините за выражение, кукиш, да еще купите себе дом со всеми причиндалами. И вот вы снова порядочный человек: выгодно выдаете замуж или жените своих детей, с вашим мнением считаются в городе, вы заносчивы, высокомерны, метите в великие мира сего, в воротилы, что всеми командуют, распоряжаются… Вам начинает казаться, что вы в самом деле бог весть кто, пыжитесь, как индюк, людей не узнаете!.. Извините, вы понимаете, что я не вас подразумеваю…..
Словом, к чему все эти разговоры? Шапиро не смог вытерпеть позора, да и душа у него болела за обездоленных вдов и сирот (его хозяева никого не щадили, брали, где только можно было), и он отравился!..
Думаю, что вам неинтересно знать, как и чем он отравился? И какое письмо он оставил мне. И что он мне говорил. И как прощался с Розой. И с матерью и со мной. Все это сантименты, которыми пользуются романисты, чтобы выжать из глупого читателя слезу. Скажу вам в нескольких словах: не себя этот человек отравил, — он отравил всех нас! Горе наше было беспредельно, боль — глубока. Мы застыли, окаменели, замерли, мы были бы счастливейшими из счастливых, если бы явился кто-нибудь и отрубил всем нам головы!.. Можете говорить, что угодно, но я ненавижу всех тех, которые выражают соболезнование. Их якобы печальные физиономии, на каждой из которых написано: «слава богу, что не я…», их бездушные слова, лишенные всякого смысла, фальшивые восхваления, невнятное бормотание в нос вместо обычного прощания при уходе… Чего уж больше? Даже книга Иова, в которую, как это принято в таких случаях, каждый невежда заглядывает, хотя и разбирается в ней, как свинья в апельсинах, — и та мне противна! Кощунство, скажете? Это по вашему кощунство? Ну, а подставить ножку ни в чем неповинному человеку, принуждать его подписывать векселя, а самому с деньгами удрать в Америку, оставить доверенного «человека» в безвыходном положении и тем самым толкнуть его на самоубийство, кинуть на произвол судьбы три невинных души, загубить их, — это вы как назовете? Какое вы этому имя придумаете? Это ли не кощунство? И сам господь бог, скажете вы, здесь тоже не при чем? Ибо как можно роптать на бога? А вы взгляните, что по этому поводу сам Иов говорит? Тот самый святой Иов, в книгу которого принято заглядывать, но в которой понимают столько же, сколько свинья в апельсинах. Молчите? Я тоже молчу, потому что разговаривать можно хоть до седьмого пота, все равно никто не ответит! Будете жевать и пережевывать уже давно пережеванные слова: «господь дал, господь взял». При том и останетесь… Что вы говорите? Философствовать значит жвачку жевать? Я тоже самое говорю.
