Три тополя - [31]

— У нас сразу двое «Жигули» купили, — сказала Зина.

— Живут же люди! — Николай ответил механически, без промедления, будто из засады, будто ждал именно этих слов.

— Молоденькие: сажают жену, детей — ездиют. Катают. Время есть: теперь ведь и у нас как работают — от звонка до звонка.

— А что, попал в капкан — хана! Катай! Хорошо, машина есть, а то на горб сядут.

— Разве ж не бывает семейного счастья?

— Его и на луне нет: теперь уж точно — проверили. Специально летали.

— Там нет, а у нас есть. Ты, верно, телевизора не смотришь.

— Где это, у вас? — Николай улыбнулся: мол, разговор шуточный. — В колхозе, что ли? А мы, дурачки, не знаем. — Она молчала, кротко, с выражением томной обиды и беззащитности. — Жену надо в кузове на грузовике возить, с ветерком. Жаль, гражданам полуторок не продают.

— А купил бы? — игриво спросила Зина. — Я в кузове люблю. — Она сбросила туфли, склонилась за ними, коснулась головой его плеча. — Откуда у вас деньги: не сеете, не жнете, а все при вас. С зарплаты-то не разживешься, с нее только-только.

— Воруем!

— Где ты их наворуешь, — не верила Зина.

— А друг у друга. К примеру, я руку Сереге в карман сунул, а он ко мне, одними пальцами в потемках считаешь и тащишь, тащишь…

— Так денег не прибудет, — трезво сказала Зина. — Крадут у государства; одно оно у нас богатое.

— Меня мамаша бесплатными щами кормит, — уклонился Николай. — Перебиваемся.

Она тихо засмеялась, будто электрик сморозил что-то уж очень смешное, и бросила за спинку переднего сиденья туфли, не видя, что брат, умащиваясь поудобнее, вытянул поперек машины ноги.

— Ну, кобыла, покоя с тобой нет. — Сергей сгреб туфли и бросил их ей в подол. — Давай, подковывайся.

— У меня ноги от духоты опухли… Правда, Николай?

— А я вижу? Разбирайтесь сами.

Он озирал дорогу, не снисходя ни к ней, ни к Сергею, и в ее мозгу, всегда открытом раздражению, непредвиденным импульсам, вдруг враждебно вспыхнуло короткое, злобное слово — гнида — гнида, гнида, ах ты, рыжая гнида! — а о брате подумалось покойно и с надеждой. Пусть распаляется, только бы не остыл у грешного крыльца Евдокии. Уже не нужен был ей Николай ни в мужья, ни в любовники, и не было ему места в Марусиной избе, ни у немецкой клеенки, в свекольного цвета розах, ни на крахмальных, холодных простынях. Видала она эту мелкоту в штопаной курточке и копеечных кедах, видала в гробу в белых тапочках, он, верно, жилы повытянул, пока «Запорожца» купил, жениться ему не по карману. К ней вернулась трезвость, жесткая, жестокая даже трезвость, гордость, что ни один не покомандовал ею, не осилил ее ни грубостью, ни похмельной, слюнявой жалостливостью. Обманывалась, но ненадолго, не они брали ее, а она их: дверь у нее хоть и без пружины, а так наподдаст любому, что он дорогу к Марусиной избе забудет.

Зинаида и сердилась на себя и понять не могла, отчего она, вслед за другими, собственную избу зовет Марусиной, словно баба Маня жива и после полой воды вернется, чтобы загодя, прежде всей деревни, копать гряды под картошку. Сергей блажит, Марусина изба досталась ей по закону, старуха сама продала избу, и давно заброшенное, пыльное, позабывшее людские голоса гумно, и сарай с ледником — его уже две весны не набивали тяжелым мартовским снегом — правда, за малые деньги продала, так ведь и цена не базарная, а по закону, не вчера ведь избу рубили; сколько лет пользовались, жили, снашивали все добро на усадьбе… Все так, так, а переменить избе имя и Зинаида не может, видно, годы должны пройти, и не просто годы, а так, чтобы другая жизнь началась в доме и дети пошли. А дети не подавали знака в ее крепкой плоти: другой хватило бы считанных дней сожительства, чтобы понести, а ее бог хранил и миловал. Тело ее словно знало свою особую судьбу, чуяло, что мужик снова попался уцененный, в отцы не подходящий. И ладно, и подождет, жизнь-то впереди, она не Евдокия, чтобы пластаться перед мужиком, угождать, обстирывать. Об нее ноги, хоть и босые, не вытрешь.

Близился перекресток на девятом километре, Николай забирал вправо, чтобы свернуть с шоссе на дорогу к Оке, но Сергей положил ему руку на плечо:

— Давай прямо, до левого разворота. Махнем к Евдокии.

— Привет! — усмехнулся Николай. — Очумел, что ли?

«Запорожец» рыскал среди тяжелых машин.

— Слушай, что говорю: езжай прямо!

Как на грех, дали зеленый свет, и пришлось ехать вперед, в субботнем потоке машин. За перекрестком Николай вильнул вправо, затормозил на сухом гравии и молчал, не снимая рук с руля.

— Ну, валяй, — сказал с обидой, после долгого молчания. — Тебя любой шеф повезет. Ты и форму нарочно надел: сговорились. Один я о деле думаю.

— Так! — Сергей заворочался позади, открыл дверцу. — Давай, Зинка, ему плевать на чужую беду.

— Вечернюю зорю пропустим, идол! — простонал электрик.

— Ну, привет шлюзовским. Вылазь! — прикрикнул Сергей на сидевшую неподвижно сестру. — Его не разжалобишь.

— У меня и бензина не хватит, — отбивался Николай, но уже вяло, сдавая позицию. — Отложи, Серега, чего вгорячах ехать? Изба, что ли, горит?

— Душа горит, Коля!.. — сказала Зина, тоскуя и не без игры, уповая, что он поймет и проникнется.