Гуги мотнул большой кудлатой головой:
– Вот уж не знаю, девочка. Все эти места так и смердят злом, а тут, у озера, еще вдобавок какой-то запах, я такого в жизни не встречал…
Хольгер потянул носом воздух – влажный, пахнущий водорослями.
– А мне тут нравится, – сказал он. – Как бы там ни было, до наступления темноты нам уже озеро кругом не объехать.
– Мы можем вернуться туда, откуда спустились, и переночевать там, сказал Сарах.
– Тащится добрых две мили, – буркнул Хольгер. – Отправляйся, если хочешь. Я здесь ночевать не боюсь.
Сарацин побагровел, но удержался от гневной отповеди, Алианора поспешно вмешалась:
– Смотрите, вон там хорошее место, совсем сухое.
Под ногами у них пружинил мох, влажный, как губка. Но поблизости лежал огромный плоский камень. Его отлогие края поросли лишайником, а сам он покрыт густой невысокой травой. Посередине его лежала охапка сухих сучьев, так и просившихся в костер. Алианора пожала плечами:
– Будто нарочно для нас приготовлено.
– Вот-вот, – буркнул Гуги.
Но развивать эту тему дальше никто не стал.
Хольгер и Сарах, выложив магический круг, занялись лошадьми, а Гуги тем временем достал из вьюка топор и нарубил дров. Солнце скрылось за горами, но полнеба еще пылало пурпуром, словно некие великаны разожгли там костры.
Алианора встала от разгоревшегося костра:
– Пойду заброшу удочки, пока он как следует займется.
– Останься здесь, прошу тебя, – сказал Сарах. Он сил, подобрав под себя ноги, его смуглое красивое лицо было обращено вверх, к Алианоре. За все время пути ему каким-то чудом удалось сохранить свое яркое одеяние в первозданной чистоте.
– Ты не хочешь свежей рыбы?
– Отчего же, хочу. Однако радости желудка – ничто в сравнении с одним еще часом нашей столь короткой жизни, проведенным в присутствии такого совершенства и прелести.
Девушка отвернулась. Хольгер заметил, что она залилась румянцем. Хольгеру причиняли почти физическую боль эти юные округлости под лебединой туникой, большие серые глаза, мягкие губы, узкие ладони.
– Я… – шепнула Алианора. – Я не очень-то понимаю твои слова, сэр Сарах.
– Сядь рядом, – похлопал он ладонью по траве, – и я в меру моих скромных способностей попытаюсь тебе объяснить мои слова.
– Но… но… – она глянула на Хольгера затуманенными глазами. Датчанин стиснул зубы и отвернулся. Краем глаза заметил все же, что она села рядом с Сарахом.
– Пойду заброшу удочки, – буркнул Хольгер и встал. Схватил удочки, сбежал к воде. Заболела шея, до того хотелось оглянуться. Штаны и сапоги промокли даже раньше, чем он зашел достаточно далеко, чтобы те двое скрылись из виду. Не хватало еще схватить воспаление легких! Перестань наконец себя жалеть! В том, что Алианора дала себя увлечь этому прохиндею, виноват исключительно ты сам. Ведь это ты ее оттолкнул, а не она тебя, верно? Что с того, что иначе ты поступить не мог? Судьба сыграла с тобой скверную шутку…
Он расчищал кинжалом дорогу в камышах. Из оружия он оставил себе только пояс с кинжалами. Сарах поступил так же, но Хольгеру недоставало врожденной элегантности сарацина, сам он вечно ходил перемазанный, вспотевший, растрепанный. Даже лицо у него сейчас чужое. Ничего удивительного, что Алианора… Но что он так к ней прикипел? Радоваться нужно, что нашелся кто-то, кто его от нее избавит. Чертовы камыши!
Он наконец выбрался на берег озера. Спокойная, как зеркало, гладь под черными скалами и небом, пурпурным на востоке, где повис месяц в компании одной-единственной звезды, и алым на западе. Последние отблески заката кроваво отблескивали на воде, и колыхания их были столь нежными, что подступавшая темнота ощущалась почти физически. Шаги Хольгера звучали громко, тревожно, камыши шуршали, шелестели. Со старой колоды, наполовину торчавшей из воды, спрыгнули лягушки. Хольгер разложил на ней удочки и принялся нацеплять на крючки кусочки мяса.
Холод охватил его влажными щупальцами, проникал вглубь тела. Он дрожал, пальцы слушались плохо, приходилось напрягать зрение, чтобы разглядеть удочки. А ведь мог бы сейчас сидеть на Авалоне. Или даже, черт побери, с Меривен в бугре Эльфов. Неужели эта лебедица не подозревала, какое производит на меня впечатление, разгуливая полуобнаженной по самым носом? Провались они к дьяволу, все женщины, сколько их ни есть! Они для одного созданы. Но Меривен, по крайней мере, великолепно служит тому, для чего создана.
Ладонь соскользнула, и крючок впился ему в палец. Хольгер яростно выругался, схватил кинжал и с размаху всадил его в корягу – делать что угодно, чтобы не заорать от тоски…
Смех обрушился на него, как водопад. Он резко обернулся. За спиной, у самой воды, увидел белую фигуру. Мигом позже белые руки обхватили его за шею, он не мог пошевелиться. Почувствовал, что его увлекают назад и вниз. Озеро сомкнулась над его головой.
