И вот наутро они стали подниматься в горы еще более высокие и крутые, чем на востоке. Алианора объяснила, что они оказались у подножия мощного хребта Ютун.
– По другую сторону хребта – только холод, мрак и льды, освещенные полярным сиянием. Там – края великанов.
Но цель их путешествия лежала гораздо ближе – на равнине у отрогов горных вершин. Однако впереди была самое малое неделя пути по трудному и опасному бездорожью.
Они проезжали меж валунов, покрытых шрамами от ледников; взбирались на пологие склоны, спускались со склонов; оказывались в пробитых ветром каньонах с острыми, как бритва, краями, таких узких, что дневной свет едва проникал в них. Лес остался позади, лишь росли там и сям скрюченные горные сосны, трава была редкая и жесткая, ветер, холодный даже в полдень, ночью становился ледяным. Облака проползали высоко в небе, бледное солнце не грело, а звезды казались зловещими льдинками. Часто приходилось переправляться через быстрые ручьи, стекавшие с гор. Тогда их кони напрягали все силы, сопротивляясь потоку. Лишь Гуги выходил сухим из этих переправ – его коротеньких ножек вода н достигала. Время от времени он жизнерадостно вопил: «Эгей, корабль на горизонте!», или «Обрасопить рифы!» – но забавлял этим лишь одного себя. Сарах нюхал табак, чихал и цветисто проклинал путешествие (он вообще отказывал этим местам в праве иметь нечто похожее на климат), но упорно ехал дальше.
– Когда я вернусь домой, – говорил он, – лягу на солнышке, под цветущим апельсиновым деревом. Невольницы будут наигрывать сладкие песенки и класть виноград прямо в рот. А чтобы сохранить форму, буду постоянно упражняться – два раза в день шевелить быстро пальцами. Когда продет пара месяцев и такая жизнь мне наскучит, отправлюсь на рыцарские подвиги – ну, скажем, в ближайшую кофейню.
– Ах, кофе… – вздохнул Хольгер. У него кончается даже выменянный у Унриха табак, или что это там было.
Время от времени Алианора превращалась в лебедицу и улетала на разведку. Как-то, на четвертый день путешествия, когда она скрылась из глаз, Сарах посмотрел на Хольгера с необычной для сарацина серьезностью:
– Хоть она и одевается довольно странно, девушку такую встретишь не часто…
– Знаю, – кивнул Хольгер.
– Прости нескромность вопроса, но бог дал мне глаза, чтобы я смотрел. Она ведь не возлюбленная тебе?
– Нет.
– Тем глупее ты выглядишь.
– Вот и я говорю, уж сколько говорю, – пробурчал гном. – Странный это народ – рыцари. Весь мир изъездят вдоль и поперек, чтобы девушку спасти, а потом не знает, что с ней делать. Везете ее домой к папе-маме, а если наберется смелости, то хватит его, чтоб на коленях ленту на память выпросить. Чудо, что они еще целиком не вымерли, рыцари-то, при таком-то к женщинам отношении…
Перед закатом солнца Алианора вернулась.
– Я видела храм, издалека, – сказала она. – А ближе к нам видела два укрепленных селения дикарей, и возле них торчат на шестах черепа. Там большое оживление словно дикари готовятся к войне.
– Так оно и есть
– сказал Хольгер.
Алианора продолжала:
– Я нашла дорогу – через перевал, а потом вверх, на равнину. Там нет селений – видимо, оттого, что в какой-то из пещер поблизости поселился тролль. Но и туда заходят охотники, они нас могут выследить. И навести на нас воинов, чтобы схватить нас и сожрать.
– Печальный это конец для дельного рыцаря – быть запеченным в собственных доспехах, – сказал Сарах. И широко улыбнулся. – Хотя, сдается мне, жаркое из сэра Руперта, Гуги и меня окажется довольно жесткое и жилистое. Дурное дело – деликатес из твоих прелестных ножек.
Алианора улыбнулась и покраснела до кончиков ушей. Сарах взял ее за руку:
– Если придется плохо, ты должна улететь, оставить на. Лишившись таких, как мы, мир не понесет большого ущерба, но он станет воистину унылым местом, потеряв тебя, озаряющую его сиянием своих прекрасных глаз.
Она не сразу высвободила руку. Этот тип свое дело знает, подумал Хольгер. Увы, сам он никак не мог найти благовидного предлога, чтобы вступить в беседу. Но слушать сарацина было невыносимо. Хольгер занял место во главе кавалькады. Настроение портилось. Он старался убедить себя, что Сарах ему не соперник. Не выходило. Неужели у мавра нет ни капли такта и чувства приличия? И Алианора, где ее глаза? А почему, собственно, она обязана понимать, что происходит? До сих пор за ней попросту никто не ухаживал. Банальные комплименты она наверняка примет за высшую мудрость и подлинные чувства. Сарах – чтобы его черти взяли! – не имеет права так вести себя со столь беззащитным существом. Во время столь важной и опасной экспедиции никто не имеет права так… Да пропади оно все пропадом!
К вечеру они достигли неглубокой котловины. Перед нами вздымался склон, на который завтра предстоит карабкаться – сплошное нагромождение скал, черневших на фоне неба, как зубья пилы. А здесь, внизу, пенный водопад струился в озеро с темно-синего обрыва, окрашенный заходящим солнцем всеми оттенками алого. Невысокий, уютный берег. Когда они приблизились, стайка диких уток шумно взлетела и села поодаль. И вновь настала тишина.
– Я так и надеялась, что к вечеру мы сюда доберемся, – сказала Алианора, – если забросить на ночь несколько удочек, на завтрак будет что-нибудь получше сухарей и солонины.
