Три ролика магнитной ленты - [50]

По улицам поселка потянулся сизый едкий дым — дворники сжигали сметенные в кучи листья. Возле костров ватаги радостных ребятишек. А еще несколько дней спустя стало серо, пасмурно — пошел дождь, нудная осенняя изморось. Потом со свинцового неба посеялась мокрая крупка. Тротуары покрылись ледяной скорлупой. Полетели белые мухи, и к концу октября на гололед лег первый влажный снег. Мороз прочно приклеил его к земле, и уж многие считали — не растает. Но снова потеплело, поплыло, и снег превратился в студенисто-жидкую грязь, липкую и скользкую.

…Вторую неделю Васька Мохов сидел без денег. Получив получку, он больше половины отдал Михе — проигрыш. Жил впроголодь. К тому же у него не было пальто, а промасленная фуфайка, однажды промокнув насквозь, превратилась в леденящий панцирь. Из дыр лезла грязная промокшая вата. Фуфайку пришлось бросить. Васька ходил по улице в одном костюме. Ветер пронизывал, и тщедушное Васькино тело коченело, губы синели, зубы выбивали дрожь.

Тоска…

Одну ночь Васька не ночевал в общежитии. Рогов искал его, но не нашел.

— Поди, пьет, — сказал Шлентов.

— Плохо кончит, — сказал Рогов. — Жаль пацана…

Наутро Мохова нашли в бойлерной за калорифером. Его лихорадило. Рогов отправил его к мастеру, тот выписал направление в поликлинику…

Васька с трудом добрался до общежития. Ноги еле волочил. Ослаб. На лице выступила испарина.

Васька взял у дежурной ключ и поднялся к себе. Снял промокшие, обляпанные жидкой грязью ботинки, лег на койку лицом к стене. Тело ныло. Голова гудела. Стал разглядывать алюминиевый накат на стене.

Лихорадило, стучали зубы. Васька натянул на себя одеяло, накрылся с головой и стал глубоко дышать, стараясь нагнать тепло. Костюм был влажный, но не хотелось шевелиться и раздеваться. Челюсти неуемно выстукивали дробь. Мало-помалу Васька пригрелся, стала одолевать дрема…

В тишине было слышно, как под порывами ветра вздрагивают оконные рамы и где-то на крыше поскрипывает оторванный лист железа…

Васька несколько раз засыпал коротким бредовым сном. Просыпаясь, ощущал ломоту во всем теле. В груди гудело и мешало дышать. Стало жарко. Снова уснул…

…Миха схватил Ваську обеими руками за грудки и тряс со всей силы.

— Дешевка, — кричал он, — от Фиксы не уйдешь!

Миха рвал на Ваське одежду и бил кулаками по голове. Больно бил. Васька яростно вырывался, защищался и от бессилия рыдал…

— Вот дурачок! Чего ты? — сказал Рогов ошалело глядевшему на него Мохову. — Я же раздеть тебя хочу.

Васькино лицо сплошь было усыпано капельками нота. Он наконец пришел в себя и узнал бригадира. Потом огляделся и с облегчением вздохнул. Васька послушно разделся и лег под одеяло.

— Видать, сильно захворал, — сказал Шлентов.

— У врача был? — спросил Рогов у Васьки.

— Был.

— Получил бюллетень?

— Ага… — Васька достал из кармана пиджака сложенный вчетверо листок и выловил пальцами два пакетика таблеток, протянул Рогову.

— Лекарство пил?

Васька отрицательно помотал головой.

— Нужно пить.

— Сейчас бы в самый раз чайку с брусничным взваром, — сказал Шлентов. — Хорошо помогает. У нас в деревне это самое первое лекарство против квелости. Денька два попить — хвори как не бывало. Только где ж ее достанешь сейчас, брусники-то? Кабы к себе в Кершино съездить.

9

Я несколько раз пытался поговорить с Моховым по душам. Ничего не рассказывает о себе. Все время молчит. Нелюдим. Как дикий зверек.

Спрашиваю его:

— Ну, а родственники у тебя здесь хоть какие-нибудь есть?

Он стрельнул в меня быстрым недоверчивым взглядом и тут же отвел глаза. Но все же сказал:

— Ну, есть. Тетка по отцу. А тебе-то что?

— Да ничего. Просто спросил. Вот ты лежишь больной, а родственники не навещают.

Васька чуть заметно скривил рот в усмешке.

— У тебя, ведь, кажется, сестра есть?

— Ну, есть…

— Она-то тебе пишет?

— Писала раньше.

— А теперь?

— А теперь нет.

— Почему?

Васька тяжело вздохнул.

— Я ее адрес потерял. И она про меня не знает…

Я снова пытался расспросить Мохова о прошлом, но он сразу уходил в молчание, прятался в нем, как улитка в раковине.

Адрес тетки я все же выпытал и отправился к ней.

Она рассказала (магнитофонная запись):

— Я, знаете, никого выгораживать не хочу. Все виноваты, а оттого и вся жизнь у них в семье шла кувырком. Что Иван частенько попивал, то это точно. А уж как выпьет, тут и пошел греметь. С получки обязательно вдрызг наберется и начнет буянить: мать-перемать, тут и мебель в ход, Фиску, жену, раз-другой стукнет. Она ревет, детишки, бедные, в угол забьются и тоже ревут… Я сколько раз говорила Фисе: «Уйди ты от него, ирода!» — «Не могу, говорит. Дети ведь у нас». Так, дура, и мучилась. Я хоть и родная сестра Ивану, а ни за что не защищаю его. Распущенный он человек. Пока трезвый, вроде все понимает, соглашается, кается. Фиска два раза забирала детей и уходила ко мне. Так Иван на другой день проспится, придет и давай уговаривать: «Фис, прости, пойдем домой». А у бабы ясно какое сердце — отходчивое. Так вот и мучилась с ним… Уж отмучилась… А ведь как жили?.. Бедней нищего. Ни мебели тебе приличной, ни одежонки порядочной… Перванькая-то у них Варька, в сороковом родилась. А Васька в сорок третьем, в войну. Ну, тогда ясно какая жизнь была. Работали от темна до темна. Ребятишки одни дома. Варька, значит, нянька. Постелет мать на полу стеганое одеяло, обкладет со всех сторон подушками — это для Васьки. Варька ему натаскает всяких баночек, пузырьков, бельевых прицепок — игрушки это у них. Так целый день и сидят они. Голодные. Варька нажует ржаного хлеба, завернет в марлю — соску сделает. Сунет жеванку Ваське, тот пососет и уснет. Налелькается с ним и сама туда же. Я, бывало, когда во вторую-то смену работала, зайду попроведать их, гляжу, а они оба калачиком так и спят. Как только и выросли… Ну, а уж после, как Васька-то подрос, Варю отец устроил на завод в ихний же цех рассыльной. Ее поначалу не брали, недоросток — еще и пятнадцати не было. Так Иван упросил начальство — приняли. А Васька, известно, целый день на улице. В школе учился плохо. Связался с ширмачами, через них и угодил в колонию-то. Но это потом, а сначала вот что было. Как война-то кончилась, стали они жить маленько посправнее, в дом кое-что купили. Иван одно время даже пить перестал. Так бы и жить! Так вот, попутала нечистая — связался Иван с молодухой. Я не берусь судить-рядить, только скажу, что бабенка энта его приветила возле себя. Она поварихой работала, так у нее в доме чего не было! Всего натаскает! Ушел Иван к ней жить. Ну, а Фиска, понятное дело, убиваться стала. Шибко страдала. Сердце у нее и так слабое было, а тут и вовсе сдало. Болеть стала сильно: неделю работает, две бюллетенит. А тут Васька-то и попался на краже. Его судить за малолетство не стали, а отправили в детскую исправительную колонию. Ему лет четырнадцать было. Это-то Фиску и доконало. Померла она сразу. Ехала в трамвае, говорят, народу было полно. Потом оседать стала и рухнула… Хоронил цех. Народу много было. Она, покойница, при жизни работницей хорошей была. Иван наш — совесть, видно, в нем заговорила — много старания приложил: на могилке оградку металлическую сладил, памятник железный поставил, цветов насадил. Только это все мертвому уж ни к чему… Так вот вся семья и развалилась…