Три ролика магнитной ленты - [34]

Он раскупорил вторую бутылку, и мы снова выпили.

Ребята закурили, я тоже взял папиросу, неумело помял в пальцах. От табачного дыма захватило дыхание, и я долго кашлял.

Костя поднялся, с шумом отодвинул стул.

— Скучно живем, братцы, вот что я скажу. Разве это житуха? Ну, вот ты — комсомолец, — обратился он к Мишке, — а чем ты лучше меня живешь? Ничем. Живем как-то так, ни вашим, ни нашим.

Костя снял со стены гитару. Рукавом смахнул пыль, взял несколько пробных аккордов. Часто перебирая струны, запел:

Жил один скрипач,

Молод и горяч,

Разливая звуки звонкой скрипки.

Но она ушла,

Счастье унесла,

Все прошло в одной ее улыбке.

Пел Костя сердечно, мягко, с душой. В голосе слышалась тоска, манящая, волнующая. Я молча слушал его и думал о Лене…

Плачь, скрипка моя, плачь!

Расскажи, как на сердце тоскливо.

Расскажи ты ей

О любви моей.

Может быть, она с другим счастлива.

Словно обо мне пел, о моей неудавшейся любви. Я откинулся на спинку стула, мысли путались в голове. Стало жарко. Лица ребят стали нечеткими, расплывчатыми. Я уже не прислушивался к их разговорам, сидел в полудреме, ничего не соображая.

Когда я очнулся, то не мог понять сразу — где я? Что произошло?

Кругом темно. Кое-как различил знакомые очертания нашей комнаты. Приподнялся на локте. Ломило виски, во рту пересохло. Пошатываясь, пробрался на кухню, напился и вернулся в постель. Напротив, облокотившись рукой на подушку, сидел в своей кровати Женька и смотрел на меня широко раскрытыми глазами.

— Что ты не спишь? — спросил я шепотом.

Женька боязливо покосился на меня и юркнул под одеяло.

И я вспомнил все по порядку — кинотеатр, Лена. Потом у Кости… Костя играл на гитаре и пел… Пили, а сколько — я не помнил.

Я представил, как меня, еле державшегося на ногах, привели домой товарищи, и стало очень стыдно. Перед матерью. Перед Женькой. Перед соседями. Перед самим собой. Что подумала мама, когда увидела меня в таком состоянии?!

Почему?! Почему так случилось? Лена?.. Ну и что? Подумаешь, горе какое! Что, на ней свет клином сошелся? Нет! Да и не стоит из-за этого переживать. Ну… была. Ну, нет теперь. И все! Обидно, конечно… Чего она испугалась? Постеснялась, побрезговала дружить? Пусть катится ко всем чертям!..

Утром мать ни словом не обмолвилась о вчерашнем, будто ничего и не произошло. Только Женька как-то по-новому — пугливо и украдкой — поглядывал на меня, и это огорчало больше всего.

Ангина

«21 марта 1950 года.

Настроение скверное. Лежу в постели с высокой температурой. Третьего дня приходила врач, признала ангину, назначила постельный режим. Одиноко. Мать на работе. Женька в школе. До мельчайших подробностей изучил стены комнаты, трафарет, прочитал толстую книгу. Надоело! Хочется встать, пойти на улицу, на завод — куда угодно. А нельзя. Даже дома ходить нельзя. Врач сказала, что с ангиной шутить опасно, могут быть серьезные осложнения. А осложнений, конечно, я никаких не хочу. Вот и лежу, как чурбан.

Думы неприятные. А почему? Потому что тебя, друг ситный, не любят? Тебя отвергли. Да… Попробуй забыть обо всем, плюнуть на это дело и влюбиться в другую. Что? Не можешь? Самолюбие? Как это так — тебе предпочли другого! Эх и дурень! А скажи: что, собственно, тебя привлекло в ней?

В самом деле, почему я в нее влюбился? А кто ее знает. Влюбился, и все. Понравилась. А я ей нравился? Сначала вроде нравился, а теперь нет…

Хоть бы Женька скорей вернулся.

Мысли лезут в голову мрачные. В газетах пишут, по радио много говорят: рабочая гордость. А может, и нет никакой рабочей гордости? Может, ее выдумали? Но нет! Есть эта гордость. Я сам ее много раз испытывал, когда отменно сработаешь приспособление! Наверное, такую гордость испытывает и хирург после удачной операции, и артист в театре после хорошо сыгранной роли…

Но вот меня одолевает другой мучительный вопрос: что в жизни главное? Деньги? Костя прав, я с ним согласен: деньги — это ерунда. Но жить, как он, мне не хочется. Отработать восемь часов, выполнить сменное задание, а возвратясь домой, коротать досуг за игрой в домино, карты или за бутылкой вина? Это же невероятная скука!.. Можно жить ведь и по-другому, скажем, записаться в самодеятельность во Дворце культуры и еще спортом заняться. Факт, можно.

Галочкин не заходит больше двух недель. Недавно я сам забежал к Кольке. Его не было дома, а может, и был — не знаю. Дверь отворила мать, сердитой скороговоркой выпалила:

— Нет его. Ты к нему не ходи. У Коли скоро экзамены, готовиться нужно. А ты работаешь, отвлекать его будешь, — и она закрыла дверь. Я был ошеломлен. Видно, Колькина мать боялась, что я буду сманивать его на завод…»

* * *

…Возвратился из школы Женька, присел ко мне на кровать. Щеки горят завидным румянцем, глазенки сверкают, мордашка так и дышит довольством. Мне сразу стало легче, точно свежим воздухом пахнуло.

Женька вытащил из сумки два большущих краснобоких яблока.

— Тебе.

— Спасибо! Одно твое.

— Нет! Я уже ел.

— Ну, а дела как?

— Хорошо! Трояшек нет!

— Из наших ребят кого-нибудь видел?

— Колю Галочкина.

— И что?

— Передай, говорит, салют.

— Да?.. Ну, ладно…

Вскоре с работы пришла мать, принесла свежего хлеба и банку моих любимых кабачков, нарезанных кружочками. Впервые за последние три дня я пообедал с аппетитом. Мать осталась очень довольна и сказала: