Три ролика магнитной ленты - [23]

Народу из проходной валило видимо-невидимо. Сколько ни смотрел, а отца не уследил. Разве уследишь в такой толпе? Вдруг чьи-то сильные руки подхватили меня и подняли вверх. Смотрю — папка.

— Сережка! Ты как сюда попал?

— Тебя встречаю.

— А мама где?

— Дома.

— Да разве ж можно так далеко? Больше не ходи один, сынок. Тут машин много, задавить могут. — Взял меня за руку и пошли домой. Отец большой такой, вышиной с дерево.

А дома мама отругала меня:

— Ты что же не слушаешься? Я тебе говорила возле дома играть, а ты? Сейчас вот возьму да и выпорю.

— Не надо, мать! Парень ходил завод смотреть.

Отец у меня был очень хороший. По крайней мере, мне всегда казалось, что такого замечательного отца больше ни у кого нет. Всегда с нами, мальчишками, играл во дворе в городки и в футбол. Мать как-то укорила его:

— Мне стыдно за тебя перед соседями. Ввязался в игру с ребятней. Люди над тобой смеются.

— А что мне люди, — ответил отец смеясь. — Дети — самый замечательный народ. С мальцами я вроде как моложе становлюсь.

В день получки он приносил нам с Женькой гостинцы. По воскресеньям водил в цирк, или в парк — качаться на качелях, или в зверинец. Больше всего мне нравилось в цирке — там всех очень смешил клоун.

Потом началась война. Мне даже понравилось, что она началась. Мы с мальчишками разделились на «своих» и «фашистов». И целыми днями бегали по улице, играли в войну, размахивая самодельными саблями и пистолетами.

Как-то вернулся домой и увидел отца — обычно в это время он находился на работе. И отец, и мать были очень взволнованы, у матери глаза мокрые от слез. Она доставала из сундука вещи.

— Ну, сынок, — притянул меня к себе отец, — уезжаю фашистов бить…

Он поставил меня между колен (сам сидел на стуле) и внимательно заглянул мне в глаза. Этот взгляд, полный любви, тревоги и грусти, я запомнил на всю жизнь.

— Остаешься за старшего, — отец старался говорить спокойно, но голос его слегка дрожал. — Слушайся маму во всем, помогай.

Я прижался к шершавой отцовской щеке и заплакал.

Провожать отца ходили всей семьей. Женька был еще совсем маленький, трех лет, и все просил отца, чтобы тот привез ему с войны настоящий танк. Отец обещал привезти не только танк, но и самолет. Перед тем как сесть в вагон, отец крепко обнял нас и поцеловал. Мать плакала, отец успокаивал ее:

— Не надо плакать, Поля. Ни к чему это… Я же вернусь… Ну, будет, будет тебе… Слышишь!..

Но отец не вернулся.

Была лютая зима. Мама почти целыми сутками работала, и мы с Женькой были дома одни. В квартире холодно, на окнах образовались толстые наросты снега. Помню, мать пришла с работы раньше обычного. Вид у нее был подавленный, измученный. Она тяжело опустилась на сундук, обняла нас с Женькой и заплакала. Плакала долго и беззвучно, слезы текли по ее впалым щекам.

— Мама, почему ты плачешь? — Она не могла ответить — слезы душили ее.

— Мама, ну, чего ты?..

И тут будто что-то прорвалось внутри у нее: «Детки вы мои милые! Нет у вас больше папы… Убили…» До меня сразу и не дошло. Как это — нет? Такого не может быть! Я тоже хотел заплакать, но не смог. Попробовал заставить себя — не получилось. Плакал я только от обиды, а тогда во мне сидела злость: почему убили моего отца?!

В добрый путь!

Спал я беспокойно. Часто просыпался, ворочался и в полусне мелькала все одна и та же тревожная, но приятная мысль: завтра на работу!

Встал рано.

В окно лился слабый уличный свет. Он ложился на стены и мебель светлыми четырехугольными пятнами. На улице слышались слабые гудки машин. За стеной тихо бормотало радио.

…Из кухни доносились приглушенные голоса. Это мать разговаривала с соседкой.

— Жалко все-таки, Полина Васильевна, — сказала соседка. — Ведь учился уже в девятом…

— Что поделаешь, — вздохнув, ответила мать. — Так уже все получилось… Да и не справлюсь я с ним теперь. Взрослым стал, семнадцатый год парню. Кто знает, может, оно так-то даже и лучше… По правде сказать, я и рада, что подсоба будет, хотя совесть мучает, что сына не могу на учебе содержать. Ох, прямо и не знаю… Уж больно хотелось выучить хлопцев. Ну, да пусть поработает. Поймет, как хлеб зарабатывается, может, одумается — возьмется за учебу. Вон ведь сейчас сколько молодежи вечерами ходит в школу.

— Это верно, — отозвалась соседка. — Грамотному оно легче прожить: и должность лучше, и денег больше.

На кухне воцарилось безмолвие, лишь слышался перезвон посуды да временами раздавалось гундосое пение водопроводного крана.

* * *

— Доброе утро, дя-а Коля!

— Здорово, работяга! — Дядя Коля хитро улыбнулся. — Ну как, брат, теперь по гудочку? Вставай, подымайся, рабочий народ! Вот оно какое дело! Вчера забавы да шалости разные, а сегодня ты самостоятельный человек, трудовая кадра! Ежели по военному времени считать, теперь восемьсот граммов хлеба по карточке полагается. Верно! Ну, в добрый путь.

Дядя Коля, наш сосед по квартире, весело подмигнул мне и скрылся в своей комнате.

Холодная вода освежает. Я с удовольствием фыркаю под краном, плещу на грудь, шею и чувствую, как тоненькая струйка, обжигая и щекоча, сбежала вниз по желобку между лопаток. Хорошо!

На столе — горячий завтрак. С аппетитом принимаюсь уплетать жареную картошку с колбасой. Мать сидит сбоку, подперев рукой подбородок, и серьезно смотрит на меня.