Три пункта бытия : Роман, повесть, рассказы - [64]

«Икарус» промчался, корова не повернула к нему головы, как стояла с зажмуренными глазами, так и продолжала стоять, платиновые струи не прервались ни на миг, а Ирина Викторовна пережила такое чувство, будто «Икарус» уносит ее не из одного курортного местечка в другое, а от одной известной и понятной жизни в другую, неизвестную и непонятную. Она и хотела бы никуда не уноситься, но не может, а не может потому, что не способна сесть около коровы, обхватить коленями ведро и выжать из коровьих сосков молочные струи. Под страхом смерти — не сможет! Вот она останется в открытом поле с Аркашкой, а больше — нигде никого, и вдруг они встретят бурую корову, а она не сумеет напоить молоком ни себя — о себе и речи нет, — не сумеет напоить Аркашку! Будет утешать его рассказами из истории какого-нибудь технического изобретения, и это после того, как собственным молоком она Аркашку вскормила!

Это — комплекс неполноценности, тошнит, если вот так отчетливо представить себе всю меру своей неспособности и весь тот регресс, которому ты подвергаешь себя ради прогресса, ради того, чтобы быть завотделом и жить в условиях цивилизации!

И не сейчас, а уже давно Ирина Викторовна считала себя отчасти тунеядкой, и своих знакомых тоже — особенно если сами себя они таковыми не считали, не желали за собою никакого тунеядства признать. Она-то признавала, и ей казалось, что за это своевременное и чистосердечное признание при каком-то окончательном расчете, неизвестно только — при каком, ей должна выйти хоть некоторая поблажка.

Она считала и даже ощущала труд по добыванию человеческой пищи святым трудом, изначальнее и святее не было ничего, потому что именно он поделил мир на живой и неживой, и если сама она была живой, — так прежде всего благодаря ему, этому труду.

Она не раз читала о том, что во всех странах неимоверно быстро уменьшается сельское и возрастает городское население, читала — и тайно злорадствовала… «Так и надо, — думала она, — в конце концов дело кончится тем, что люди науки, искусства и другие интеллектуалы должны будут создавать исключительно привилегированные условия для земледельцев, то есть оплачивать свое право изобретать, петь, танцевать, писать книги. Времена меняются — сначала земледельцы гордились тем, что среди них существуют Ньютоны, Сен-Симоны и Шаляпины, потом Ньютоны, Сен-Симоны и Шаляпины будут гордиться тем, что среди них есть и земледельцы. А что?! Вот уже и сейчас заслуженному деятелю науки и техники не так-то просто договориться с водопроводчиком из домоуправления о замене крана в ванне!»

Так они думали вдвоем с Рыцарем — о том, о другом, обо всем, но иногда в их мысли все-таки проникал третий: Никандров.. В этих случаях Рыцарь деликатно, тактично и чуть-чуть отступал в сторону, предоставляя ей право вспомнить Никандрова, однако вспомнить не всего, тем более — не во всем, а только некоторые его мысли. Вероятно, так же незаметно и тактично отступал бы и сам Никандров, если бы для нее когда-нибудь возникла необходимость вспомнить и рассказать в его присутствии о некоторых мыслях Мансурова-Курильского.

Так вот, в свое время Никандров гордился перед нею своим крестьянским происхождением, ну, если и не гордился, так любил утверждать сам себя в крестьянском чине, а для нее это было неожиданностью, ей казалось это чем-то новым, таким, чего она не встречала в других людях своего круга.

И вот что странно: подтолкни Никандров в том же направлении не только свою, но и ее мысль — и она, конечно, тоже увидела бы себя в курной избе, так, как видела теперь. Но он этого не сделал — эгоизм, что ли? Он не спросил ее — откуда она-то ведет свой счет, в чем чувствует свое прошлое? Может, ему действительно была нужна не столько их общность, сколько ее удивление им? Поэтому они и разминулись, и еще там, в курной избе, не узнали друг друга?

И хорошо, что Ирина Викторовна прошла через жесточайшую ненависть к Никандрову, ненависть — это способ защититься от страха за завтрашний день.

Завтра, завтра и завтра, ну, хорошо, а где же сегодня? Что это за пресмыкание перед завтра? Что — завтра солнце будет лучше, небо голубее?

Вот она, чтобы утвердить сегодня, поддержать его значение и достоинство, а в нем поддержать и себя самое, и решила в свое время, что должно «произойти все». Все произошло — явился Никандров. Явился и… толкнул ее в еще большую умозрительность и большие тревоги, чем те, от которых она хотела спастись. От нее ведь ни на минуту не отступали ее мысли, казалось, весь мир сваливался на нее одну: «Обдумай меня, не то — задавлю!», а ей, конечно, это было не под силу, ей нужно было уйти от этого в нечто вещественное, разобраться, а по-честному, так ей была нужна такая любовь, чтобы о ней можно было не только думать, а и осязать ее — чтобы она была подлинной, о которой не стыдно ни писать, ни читать, ни вспоминать, ни рассказать, чтобы было не стыдно пережить ее снова и снова от начала до конца.

А когда Никандров предал — выбора у нее не стало, и она снова пошла по пути, на котором была до встречи с ним, пошла еще дальше в умозрительность, пошла до конца — клин вышибают клином. И — встретила Рыцаря.