Три пункта бытия : Роман, повесть, рассказы - [226]

С особой открытостью об этом говорится в фантастическом повествовании «Оська — смешной мальчик». Здесь — иллюзия нашего «господства над природой», иллюзия «всемогущества» науки и техники — плод нашей все возрастающей оторванности от природы, утраты «обратной связи» со средой обитания, попыток заменить «память» «знанием». Память ведь вбирает в себя весь целостный опыт практического общения с миром (и не только нас самих, но всей бесконечной цепочки наших предков), знание же, открытие — чаще всего только предположение, допущение, порой же — просто фантазия, мыслительная нежизнеспособная конструкция. А ведь современный технократизированный человек нетерпеливо рвется перестраивать всю жизнь — и общественную и природную — на основе этих своих легковесных фантазий, чтобы взамен «несовершенной», «неправильной», слишком противоречивой и неудобной действительности сконструировать «правильную», искусственно придуманную, удобную и послушную. Вроде того ублюдочного Существа 25х5х5, с которым профессор Дроздов знакомит Оську на искусственном острове. У Существа две пары треугольных крылышек и три парнокопытные ножки, три глаза на задней части тела и рот (там же) с двумя зубами и одной половинкой клюва. Умеет Существо только кое-как двигаться и зевать.

Жалким, но опасным фантазиям (олицетворением которых является псевдонаучная деятельность НИИНАУЗЕМСа во главе с директором тов. Боцмановым Эм. Ка., поставившим целью своей радикальное преобразование природы для достижения полной от нее независимости) в повести противостоит позиция Оськи, маленького неунывающего гражданина Севера, знающего только то, что ему надо для реальной жизни, умеющего и оленей в темноте запрячь, и дорогу в пургу найти, и пищу приготовить, и ночлег устроить. Иными словами — живущего вместе с природой, в ладу с природой. Ну а выморочные «идеальные» острова с их искусственной почвой пригодны разве что для бестелесных интегралов и слишком телесных Тараканов, озабоченных только одним: «Где моя Тараканиха?» Эта вот тема плодовитости, живучести, неистребимости существ примитивных, бездуховных, занятых пустяками — сквозная для многих современных произведений С. Залыгина (цикл «Анекдотов из жизни Кудашкина А. Я.», рассказы «Фестиваль», «Список талантов», «Борис Борисович — самоубийца»). Тема созидательного жизнетворчества и разрушительного конструирования, понятия «талант», «природность» каждое в отдельности у Залыгина трудно объяснимы, они соотносительны. Гений мужчины у него связан с пониманием, с открытием, изобретением. В этом таится опасная однобокость. Как говорит Рязанцев в «Тропах Алтая»: «Куда только одни открытия привели бы человека — никто не знает. Они ведь и соединяют людей, и разъединяют их. Но есть еще и гений женщины — как бы велик он ни был, он никогда не станет ни сенсацией, ни открытием, а между тем как раз он ставит людей в человеческие отношения друг к другу…» И это потому, что женское начало природно в своей сути, оно — не «понимание», а «память» обо всем, что было до нас, что вошло, как богатство жизни, в каждую клетку человеческого организма, в каждое движение души. Тем недопустимее и страшнее веяния века (в том числе и НТР), которые грозят даже женщинам утратой этих качеств. Роман «Южноамериканский вариант» сразу же после появления вызвал волну споров, которые до конца не утихли до сих пор. Залыгин этим романом явно угодил в болевую точку. Больше всего недовольства у оппонентов вызвала недостаточная социальная масштабность главной героини Ирины Викторовны Мансуровой, «слишком занятой» бытом, мужем, сыном Аркашкой, мечтой о Большой Любви… Гражданские качества Мансуровой нас действительно удовлетворить не могут. Но писатель ли в этом повинен? Любовная история героини и «лапы» — Никандрова оставляет тяжелый осадок в душе. И, разумеется, не из-за того, что Мансурова не соблюдала верность своему зануде мужу. Нам в Ирине Викторовне не нравится то, что в ней мы узнаем самих себя, малокровных детей эпохи НТР, которые до того стали современными, до того специалисты-работники, что и на большие порывы души стали не способны, даже любим и ненавидим мы больше рассудком, чем сердцем.

В этом, наверное, трагедия века, а не только Мансуровой. Поток информации, где нужное переплетено с вредным, важное с пустяками, знания, привычка все распинать на дыбе логики лишили Ирину Викторовну способности отдаться любви, пребывать в любви. Она не столько любит, сколько конструирует любовь.

Да ведь возьмите и вторую сторону: кого любить? С Никандровым Мансуровой не повезло. А с кем могло «повезти»? С директором Строковским? С его заместителем Поляшко? С Гордейчиковым? С техником Мишелем-Анатолем?.. Чтобы драма героини обрела значительность и переросла в трагедию, объект любви должен быть на высоте. При жалком Ромео и любовь Джульетты не может стать подвигом. «Где же вы, поэты?» — так завершается рассказ Залыгина о двух героических Мариях («Мария и Мария»). Собственно говоря, так же кончается и роман «Южноамериканский вариант»: «Где же вы, Рыцари?»

Рыцари стали клерками, отгородились от жизни профессиями и гордо трактуют свою частичность, ограниченность, умозрительность как проявление черт Человека эпохи НТР. Женщине с ее природностью, ее эмоциональностью спрятаться в скорлупу профессионализма труднее. И если нечто подобное все же произойдет (о чем с тревогой и повествуется в романе), это будет крахом всей цивилизации.