Три пункта бытия : Роман, повесть, рассказы - [222]

Нельзя, и пусть мальчики-поэты еще подышат воздухом Икервара, на склонах горы Ньегери Хедь. И многих других гор. И равнин.

Энергия творчества

Произведения, составившие этот сборник, почти полностью, кроме рассказов «Домой!» и «История династии Лян» (опубликованных соответственно в 1940 и 1958 годах), относятся к «позднему» периоду творчества Сергея Залыгина. Объяснять их «содержание» нет нужды, они сами за себя способны сказать все, что требуется, но ввести в более широкие координаты жизни и художественных исканий писателя было бы, наверное, полезно. Только вот сделать это не так-то просто.

Чтобы выявить сущность явления, надо его классифицировать, иными словами — подвести его под более широкое понятие, а потом перечислить, чем оно отличается от всех прочих.

Но в том-то и дело, что для Залыгина как писателя очень нелегко подобрать «родовое понятие». Не хочет он укладываться ни в одно из них, сопротивляется, «выламывается» из общего ряда. Об одном из персонажей романа «После бури» в тексте говорится: «Он не был похож ни на кого на свете, исключительно сам на себя». Автор романа из таких же — похож только на самого себя и ни на кого больше. Поэтому-то и писать о нем коротко труднее, чем о ком-нибудь другом, подвести же его под «более широкое понятие» — задача почти неразрешимая. Только-только критики, читатели и собратья по перу выработают о нем «наконец» окончательное суждение, поймут, кто он есть, как Залыгин вновь напишет что-то такое, чего от него не мог ожидать ни один человек на свете.

Недаром одной из самых излюбленных у критиков стала дискуссия на тему «Когда Залыгин стал Залыгиным?».

Правда, на путь дезорганизации критиков и смущения умов писатель встал не сразу, а довольно-таки в зрелом возрасте. А поначалу все шло чинно и пристойно. Совмещая деятельность ученого и преподавателя с беллетристической (что очень умиляло критиков), С. Залыгин выпускал книжку за книжкой, сборник за сборником. Имя его прочно вошло в целый ряд «обойм», читатели его «принимали», литераторы уважали. И надо сказать, что «позиции», отстаиваемые писателем в сороковые-пятидесятые годы, вполне располагали и к уважению, и к самоуважению: он честно, искренне славил простых людей труда, их скромность, самоотверженность, героизм. Как и подавляющее большинство других литераторов.

Но вот у нас в стране начался «очерковый бум», порожденный развалом сельского хозяйства, — с одной стороны, и революционизирующим примером «Районных будней» В. Овечкина — с другой. Всех увлекли и захлестнули волна организационного воодушевления, пафос проблемности, критицизма в адрес обюрократившегося районного (частично и областного) звена руководства. На арену литературы ворвалось новое, боевое, деловое поколение литераторов (очеркистов в первую очередь): В. Овечкин, Е. Дорош, В. Тендряков, Г. Троепольский… С. Залыгин «удивил» в этих условиях тем, что сразу, неожиданно для многих стал своим до мозга костей среди этих молодых по задиристости, по уверенности в возможности быстрого преображения жизни писателей. Правда, это преображение Залыгина вызвало не только удивление, но и всеобщее удовлетворение. Однако, когда Залыгин в 1962 году распространил «боевые действия» за пределы сельского хозяйства как такового и почти в одиночку (если иметь в виду собратьев по перу), выступив в печати многократно и аргументированно против строительства Нижне-Обской ГЭС, спас от безответственного затопления 1/180 часть территории нашей страны (в том числе почти все главные наши нынешние нефтяные и газовые месторождения), это вызвало удивление, хотя и почтительное, но весьма отстраненное. Залыгин «лез» куда-то, куда «лезть» писателям санкции не поступало.

Даже сейчас, в эпоху гласности, далеко не все писатели рискуют возвысить свой гневный голос против все еще могущественных «покорителей природы», поддерживаемых весьма влиятельными должностными лицами, располагающих почти не ограниченными и почти бесконтрольными финансовыми средствами, фондами, почтительно выделяемыми под осуществление всякого рода «прожектов века» (типа поворота северных и сибирских рек на юг страны). Залыгин, разумеется, остается главной «занозой» в такого рода прожектах.

Однако главное перевоплощение писателя было еще впереди, хотя и не за горами. Речь идет о публикации повести: «На Иртыше». Без очерков В. Овечкина то всемирно-уникальное явление художественной культуры, которое мы именуем «деревенской прозой», вряд ли сформировалось бы. Но очерковый «бум» 50-х годов (неотделимый и от имени Залыгина с его нашумевшим циклом «Весной нынешнего года») только создал условия, предпосылки для нее. Очерк есть очерк, автоматически он в изящное искусство не обращается. Даже самый острый, самый талантливый. И вот той «крупинкой», которая вызвала назревшую «кристаллизацию» в художественной литературе, явилась именно повесть «На Иртыше». Она потрясла, ошеломила, заставила и писателей, и критиков, и читателей притихнуть, задуматься. Над очень серьезными вещами — о едоках и кормильцах, о революционном воодушевлении и прикрывающемся революционной фразой терроре, о власти и народе, прошлом и будущем… Вышел второй номер «Нового мира» за 1964 год, и, как говорится, уже на второй день все мы, кто больше, кто меньше, но стали другими. Необратимо. И произошло решительное размежевание в стане пишущих о селе, и ясным стало идейное, нравственное и эстетическое лицо «деревенщиков» в отличие от конъюнктурщиков, сочиняющих сюжеты «про село». А «деревенщики», как известно, дали мощный импульс развития не только военной прозе (о чем не раз напоминал писатель А. Адамович), но всей нашей литературе, всему нашему искусству, всей нашей культуре. И до сих пор их произведения остаются наиболее мощным нашим оружием в отстаивании принципа народности, в борьбе за сохранение и развитие высших нравственных и художественных ценностей, в борьбе за спасение природы, за сохранение культурных памятников и традиций… Смешно, когда кто-то усматривал в этом чуть ли не стремление повернуть историю вспять — к патриархальности. «Деревенщики» отстаивали те основы, без которых не только вперед ни на шаг не продвинешься, но и на старом-то уровне не удержишься.