Три пункта бытия : Роман, повесть, рассказы - [214]

Пивовар качает головой:

— Да.. да… да…— Он никак не проявляет недовольства. Но это не значит, что он согласен с дочерью. Он смотрит в газету. Элиза моет посуду.

Проходит полчаса.

Вальтер свертывает газету.

— Элиза! Репутация — великое дело!

У его дочери репутация портится. Ему — отцу — неприятно и больно об этом слышать. Фон Мюллер может все исправить. Он считает, что сделать это еще не поздно.

Элиза возражает: ее хлеб идет в городе на десять процентов дороже, чем у других хозяев. Прекрасная рожь! Все соседи желают купить у нее на племя свиней. Не кто-нибудь, а сам фон Мюллер с немаленькими деньгами желает вжениться к ней в дело. Она не видит, при этих условиях, чтобы ее репутация портилась. Наоборот. Год тому назад она и не мечтала о такой репутации. Отец беспокоится напрасно. Очень жаль: всякие волнения в его возрасте вредно отражаются на здоровье.

Вальтер слушает дочь. Потом снова погружается в чтение газеты. Элиза шьет. Очень тихо в доме, тихо и спокойно.

Потом Вальтер говорит Ивану:

— Что, хорошо мы вас бьем? Мы уже под Минском!

— Вы-то! Я думал, вы у нас на ферме!

Вальтер не смущается.

«Боров!» — думает про себя Иван. И вдруг сердится:

— Генералов вы наших купили! Почитай, до самого царя!

— Ганс, прекрати это! — требует Элиза.— Прекрати!

В доме становится еще тише. Лицо Вальтера еще больше покрывается разноцветной паутинкой жил.

— Вот так он пачкает твою репутацию, Элиза! — говорит Вальтер наконец.— Это надо понимать! — И он поднимает розовый палец… Ты — не понимаешь!

Вечером Элиза говорит Ивану:

— Мы умнее всех, мой милый. Они нас не проведут!

— Твой отец постарается, — отвечает Иван, — и я опять отправлюсь в лагерь…

— Он этого не сделает, Ганс! Он был должен Иоганну, и его расписки у меня! Ты всегда будешь мой, а я люблю тебя!

Иван смотрит на Элизу признательно.

И оттого, что Ивану так хорошо, ему хочется рассказать Элизе о своем доме, который там, в России.

— Жена… Анисья… Баба как баба, не лучше и не хуже других. С тобой, Лизанька, не сравнишь… Еще был сын, Васятка. Умер. Хозяйство плохонькое! Правда — свое! Из своего-то дома я бы твоего папашу попросил крепко!

— Ты напрасно сердишься, Ганс! Ненаглядный, не волнуйся. Я же тебе все объяснила: отец мне должен!

— Я не сержусь. Я — к слову… Почему, Лизанька, на ферме никто не бывает? Из соседей?

— Все мужчины воюют, а все женщины на работе. Некогда!

— У нас солдатки сидят до полуночи у соседок… Поплачут вместе — легче.

— Ты, вероятно, был первым молодым человеком среди всех, Ганс?

— Гармонист!

— Видишь — отгадала! Ты жалеешь свою гармонь? Если хочешь — мы можем купить другой, прекрасный инструмент!

— Слушать здесь некому. Музыка-то русская, кто поймет?

— Все фермеры имеют флейты, — вздыхает Элиза.— Иоганн так и не собрался купить. У фон Мюллера есть рояль.

— У богатых музыка своя. В дом не втащишь!

— У богатых все лучше…

Элиза приготовляет постель, потом читает Ивану записи за день: сколько израсходовано кормов, денег, продуктов.

Иван не слушает:

— Хватит до нового урожая и еще останется. Значит — нечего и считать.

Элиза толкует о сепараторе: нужно, обязательно нужно купить новый сепаратор, а теперь, в войну, каждая металлическая вещь и дорога, и плохо сделана… В войну всюду риск: можно хорошо продать, но легко и прогореть.

Она засыпает наконец, а Ивану в дремоте тоже вспоминается его разрушенная изба. Надо бы починить крыльцо, и стекла вставить новые… Вот и скворечница нарушилась. Скворцы прилетят, не поселятся в такой — со щелями…

* * *

За окном ветер гоняет снежинки, не дает им упасть на землю. По стеклу ползут редкие капли, оставляя за собой влажный след. Короткий осенний день, кажется, еще и не начинался, и не видно ему конца. Ганса все нет и нет — не приехал из города.

Элиза сидит у окна за швейной машиной. Мерно она покачивает ногой, обутой в мягкий лохматый туфель. Платье то натягивается на колене, то ложится в складку. Равномерно, тихо она двигает рукой белоснежное шитье. Платье на Элизе несколько мало ей, с короткими рукавами. Редкий золотистый пушок покрывает руку до локтя. Она шьет и думает обо всем и ни о чем: мысли мерные, как гул машины, неторопливые и ненавязчивые — приходят и уходят.

«Хороший ли привезет Ганс сепаратор? Надо очень обдуманно относиться к каждой покупке. Какая-то наступит зима? Правда, им нечего бояться холодов — яблони хорошо закутаны в войлок. Удастся ли выгодно продать масло? Ганс что-то запоздал, не возвращается с покупками из города».

Из кухни доносится ароматный запах.

Наконец Ганс приехал.

Чаша сепаратора блестит, словно зеркало. Сепаратор не очень тяжел, плавно идет, звук ровный, с едва заметным присвистом. За час-два можно пропустить реку молока.

— Удачная покупка, дорогой Ганс! Кофе уже остыл, обожди минутку!

Вскоре они садятся за стол, Элиза наливает Гансу кофе, расспрашивает его о ценах на мясо и на хлеб. Но больше всего ее радует хорошая цена на масло.

Ганс устал, может быть, больше, чем следует, выпил пива.

— Из двадцати литров молока — килограмм масла, — считает Элиза.— Обрат пойдет на сыр. Вчера удой составил двести восемьдесят шесть литров. Значит — четырнадцать килограммов масла. Через пять-шесть дней можно ехать с маслом в город. Ганс, ты не слушаешь? Нет, ты только подумай, как вовремя мы приобрели новый сепаратор!