Три пункта бытия : Роман, повесть, рассказы - [138]

— Ну?! А потом?

— А потом… я для каждого возраста… стал записывать свойственные ему факты. И мысли.

— И что же у тебя получилось? Таким образом?

— Таким образом… у меня вместо немыслимого полного описания… всей моей жизни получилась… не очень даже большая картотека с фактами, а сказать, так прежде всего с мыслями… для каждого моего возраста… потому что я считаю — каждый возраст… это как бы отдельная была у меня жизнь…

Камушкин усмехнулся и спросил:

— И сколько же ты насчитал возрастов в своей жизни, Иван Иванович? Сколько отдельных жизней ты насчитал в ней одной?

— Одиннадцать…

— Странно… Ну а вот я, положим, насчитаю только восемь… Или, наоборот, пятнадцать? Тогда как?

— Почему бы нет?.. Кто сколько насчитает в себе самом минувших возрастов… столько их у него и есть… столько их, значит, было… Кому о них и знать, как не каждому самому?

— Какие же ты лично одиннадцать жизней насчитал в самом себе?

— Детство раннее — это раз, детство среднее — это два, потом подростковый возраст — три, потом юношество — ранняя зрелость… зрелость средняя, потом она же — поздняя… ранняя старость… зрелая старость… полная старость… ну а потом уже и смерть… И того — одиннадцать…

— Смерть? — удивился Камушкин. — А это как же: ты что же, Иван Иванович, сначала умрешь, а потом будешь о смерти писать в свою картотеку? Так?

— Смерть — это же, Камушкин, особая статья… говорить о ней — запросто, а вот что-нибудь сообразить гораздо труднее. Сообразить письменно — тем более!

— Ну все-таки, что ж ты сообразил-то?

— А то, что не боялся я ее… А в старости особенно не боялся… до того дошло… она меня будто бы забоялась… Я ее жду, а ее нет и нет… боится чего-то… значит, с ней так и надо: раз и навсегда поставить себе: не боюсь!

— Ну… Ну а в настоящий момент… подтверждается?

— Полностью… У нее — свое дело, прибрать меня, у меня свое — пожить сколько-то… а потом еще и перед друзьями окончательно высказаться… вот и все. Главное, чтобы каждое дело делалось бы вовремя… то есть своевременно…

— Ну, насчет своевременности — у нас у всех дефицит, — пожал плечами Генералов. — Как есть у всех! Вся жизнь у нас дефицитная, кроме разве что смерти. Которая идет у Ивана Ивановича по одиннадцатому пункту. Так, что ли?

— Совершенно верно! — согласился Иван Иванович, — Точно по… одиннадцатому!

— Ну, так что же ты по этому, по недефицитному пункту, записал? Чем можешь похвастаться?

— Да ничего я о ней… не записал…

— Это как же так? Почему? — снова спросил Генералов, и Камушкин повторил:

— Почему? Это как же так?

— Не успел…

— Ну чем ты таким занимался, что не успел-то? Что тебе так некогда было? — теперь уже очень строго спросил Камушкин.

— Жизнью я занимался… Жил да жил… каждый день — сегодня… а записи относительно смерти откладывал на завтра… вот так и случилось… к нынешнему-то дню…

— Это твоя недоработка! — с той же строгостью сказал Камушкин.

— Признаюсь… — вздохнул Иван Иванович. — Сильно признаюсь и безоговорочно… И чистосердечно… не сделал… недоработка. И не только в отношении смерти… Нет, не только… Взять хотя бы и жизнь?.. Тоже ведь — сколько у меня сделано насчет нее записей, какая заведена на нее картотека! Но чтобы руководствоваться своей картотекой в практике жизни — нет, не сделал. Не достиг. И здесь недоработка… Снова она.

— Ничего особенного, — сказал Генералов, — во всесоюзном масштабе проблема внедрения в практику наших собственных достижений тоже не решена! Во всесоюзном!

— Вот-вот! — даже обрадовался Иван Иванович. — Генералов вполне… правильно говорит… Тут вот… недавно отчетно-выборное собрание Академии наук СССР, там то же самое говорилось: теория идет вперед, но… в практику она внедряется даже слишком слабо и недостаточно… совершенно недостаточно…

— Нужно с передового опыта брать пример, — стоял на своем Камушкин.

— С кого? С кого ты, Камушкин, посоветуешь брать практический пример? — сомневаясь, спросил Генералов. — С ко-го?

— Ну хотя бы с космонавтики! Космонавты летают и каждый час ведут подробные записи своего космического существования.

— У них там, в космосе, делов-то все ж таки поменьше, как на Земле. Суеты поменьше, и очередей нет… Знай себе работай день и ночь, а больше ничего!

Иван Иванович вздохнул:

— Да я бы и взял с них пример… но они слишком от меня далеко… Пример, он тогда действует… когда он близкий и вполне понятный.

— Ну ладно, — наконец-то сменил гнев на милость Камушкин, — ладно, ладно. Одиннадцатый свой возраст ты не зафиксировал, так ведь это, пожалуй, и не так важно: все-таки это не совсем возраст, а нечто… другое.

— Конечно, нечто! — подтвердил Иван Иванович.

— Конечно… — согласился Камушкин. — Ну а остальные свои десять возрастов ты довел до конца? Можешь ты о них сказать: «Вот я начал этот конкретный возраст, а вот я кончил его, выполнил по нему план и отчитался?» Можешь ты так заявить и сказать? О десяти минувших возрастах?

— Не могу… Обо всех не могу…

— Ну не обо всех, ладно. А сколько у тебя таких возрастов с окончательным мнением? Полностью завершенных?

— Один…

— Как это — один? Из одиннадцати один?

— Так получилось… Я свое раннее детство завершил. Успел. А больше ничего…