Три повести - [6]

Сетка вольера шла вдоль подножия сопки. Кверху уходил парк. Деревья были лишены нижних веток, объеденных оленями. Дорожка блестела непросыхающими колеями. Отростки дикого винограда, деревья, кусты натуго сплелись над ней цветущей аркадой. Сырость и тишину любили змеи. Егерь шел неторопливо, оглядывая приметы осени: красноватые листья, воздушную тронутость крон, готовящихся облететь через месяц.

Полчаса спустя, миновав заросли, он спустился вниз, к промыслу. Земля в рыбьей чешуе была как кольчуга. Егерь приоткрыл дверь конторы и вошел к управляющему.

III

Три года назад, в счет двадцати пяти тысяч рабочих, брошенных на боевые участки страны, пришел в Приморье слесарь Степан Микешин. Было ему тридцать пять лет. Позади, в сложной юности, лежали фронты гражданской войны; партийная работа на автомобильном заводе в Москве; работа профсоюзная; десятки партийных и общественных нагрузок; три года производственной работы — токарем по металлу; затем мобилизация на новый хозяйственный фронт и десять тысяч километров пути к Тихому океану. Во Владивостоке, как и многих других, его направили на самое неналаженное дело: на путину. Богатый огромный край был диким, отсталым краем. В крае были богатства и не хватало людей. В крае было изобилие рыбы и не было умения добывать ее в нужном количестве, не было моторных судов, не было навыков. Но не только отсталость являлась причиной сложных препятствий. Действовали и другие силы. Пять лет разоряли край и истребляли его население иностранные интервенты. Пять лет здесь было смешение племен и народов. Остатки разгромленных белых армий; дельцы, зачинатели войн; экспедиционные корпуса и эскадры, привыкшие к колониальным порядкам; земские деятели, лишившиеся цензовых привилегий, неудавшиеся политики, однодневные диктаторы, советники и министры неправдоподобных министерств, директорий, комитетов спасения и безопасности, — все это теснилось, шумело, торговало, играло в политику… А снизу, подтачивая это глинобитное зданье, буравило свои ходы подполье. Через заставы и сторожевые посты, через линию фронта соединялось оно с другой силой, все ближе и ближе теснившейся к океану: этой силой было партизанское движение. Оно перекидывалось с сопки на сопку, опрокидывало проверенную военную тактику и завоевательные мечты полководцев. С запада на освобождение края шла Красная Армия. Суда на рейде разводили пары. Многотысячная и многоязыкая армия интервентов сваливалась в море. В Корею, в Китай и Японию, в обход вокруг света ушли вместе с ней все те, кто мог оплатить свой уход. Но многим приверженцам белогвардейщины нечем было оплачивать. Они остались на берегу, расползлись, ушли в небытие, изменили цвет. Их сопротивление стало изощренным и скрытным. Они прикидывались ревнителями старых навыков, старых приемов работы, пользуясь каждым удобным случаем оказать противодействие. В невиданном разбеге двигался край вперед. Годовые планы требовали зачастую удвоения и утроения добычи рыбы. Но на цифры, обозначавшие рост добычи, восставали прогулы, неумение перестроить работу, недохватка в людях, глухое сопротивление. Хозяйственные планы иногда расплывались, как на промокательной бумаге. Особенно остро ощущалась нехватка в людях. Ежегодно в далеких прикаспийских степях, на Дону, на Азове вербовались тысячи ловцов на путину. Сотни семейств прибывали каждую весну со своим переселенческим скарбом на новые земли. Люди должны были обжиться, начать строить жизнь. Но осенью такая же волна отходила назад, обнажая край, лишая его самого необходимого — человеческой силы. Запаздывала постройка жилищ. Люди оставались без крова. Ремонт рыболовецких судов затягивался, срывая планы и выходы. Тара для рыбы доставлялась не вовремя.

Несколько месяцев спустя после его прихода Микешина назначили управляющим промыслом. Все было здесь иным, не похожим на привычные условия работы. Он знал дисциплину завода, организованный труд, разумную расстановку сил. Здесь признавали только стихию, покорность ей; лов рыбы постольку, поскольку не нарушаются старые неторопливые навыки. Нового человека встретили враждебно и недоверчиво. Так началась постепенно борьба, которая целиком захватила Микешина. За год он освоился с обычаями, с особенностями труда; библиотечка его разрасталась книгами по рыбоводству, по обработке рыбы, по технике лова. Работа в сложных местных условиях требовала большой осторожности, большого чутья. Чутье было воспитано партийной работой, той рабочей приглядкой к жизни, которая восполняла зачастую недостаток знаний и навыков.

На столе лежали декадные сводки. Егерь пожал жесткую руку Микешина и присел к столу.

— Как поспеваешь, товарищ Микешин?

— Бредем помаленьку… здесь спешить не в привычку. — Микешин сердито перелистал сводки. — На собраниях говорят одно, голосуют… а назавтра поступают по-своему: деды, мол, так, и мы так. Деды рыбу дожидались у берега, и мы будем ждать. В роду привыкали. А мы знаем, какие это были роды. Один над всеми сидел и всех держал в пятерне. Его посуда, он и хозяин.

— А ты не задумывался, товарищ Микешин: нет ли тут какого зверя, который днем в чаще хоронится, а на ночь выходит? Тропок здесь контрабанда много натоптала, сопки до самой Маньчжурии тянутся… а в Маньчжурии японцы хозяйствуют.