Три повести - [2]

— Пароход, Ян Яныч… глядите, — сказал егерь вдруг.

По охотничьей привычке вглядываться в даль он высмотрел черную далекую полоску в заливе. Бинокль приблизил пароход, берег бухты, кунгас с людьми, шедший к рейду.

— «Желябов», — сказал егерь, вглядевшись. — Может, письмишко привез.

Пароход шел из Владивостока в Посьет. Он заходил раз в неделю в бухты, на промысла, оставлял и принимал пассажиров и почту. Егерь ударил коня. Иноходец рванулся и зачастил мохнатыми, привыкшими к кручам ногами. Высокий серый конь Паукста, горячась, наддал ему вслед, но не сдержался и заскакал, смиряемый всадником. Падь кончалась, впереди засветлело. За частой сеткой, в будочках, похожих на ульи, жили еноты: хозяйство совхоза было большое, раскиданное по всему полуострову. Годами беспощадно староверы-хуторяне и браконьеры истребляли породы зверей. Звери уходили в тайгу, все меньше и меньше становилось кабарги и оленей. Человек впервые стал подчинять природу своим целям, разумно направлять ее силы. Так создавались хозяйства питомников.

Всадники спустились к бухте. Кунгасы ловцов уже возвратились с ночного лова. Работницы сидели на корточках и перебирали сети. Они выдергивали жирную серебристую иваси, застрявшую головой в ячеях. Приморское утро неторопливо поднималось над бухтой. Пароход пришел, выгрузил пассажиров и почту и ушел дальше — в бухты Славянка и Витязь. Кунгас возвращался с людьми. Перевозчик на корме вращал привязанное тяжелое весло. Оно двигалось проворно, как хвост ящерицы. Егерь привязал коней к дереву. К молу из сложенных грубых камней причаливали мелкие суда. Зеленая глубина воды видна была до самого дна. Подводный мир жил, открытый взору человека. Мелкие зеленоватые крабы ползали между камней. Круглоротый бычок скрывался под камнем в тени и сторожил добычу. По временам он мутил вокруг себя воду, чтобы стать невидимым. Мальки ко́рюшки кружились и не замечали его. Он сделал движение. Они кисеево всей стайкой метнулись в сторону. Бурый краб, загребая правой клешней, проворно полз через камни. Его глаза, похожие на кнопки звонков, двигались. Оранжевая морская звезда лежала на песке и шевелила сосочками. Дно было прозрачно, солнце проникало до глубины, являя подводный мир, занятый своей жизнью. Нос кунгаса зашипел по песку. Артельщик совхоза спрыгнул на мол. Московские газеты приходили с опозданием на три недели. Паукст принял почту. Пакет, как всегда, заключал в себе новости, движение жизни.

— Гостей принимаешь, Ян?

Рука легла ему на плечо. Он обернулся.

Человек стоял, расставив ноги. Его лицо с крупными чертами усмехалось.

— Свияжинов… ты? — Паукст даже отступил. — Откуда тебя принесло?

— С Камчатки. Из Петропавловска.

Люди оборачивались на приехавшего. Он был на голову выше их. Лицо у него было мужественное, слегка насмешливое.

— Приехал посмотреть, как ты здесь хозяйствуешь. А ты не стареешь… такой же!

Егерь с конем в поводу поехал вперед. Они пошли следом.

— Ну, как же ты живешь?.. Женился — слышал, — сказал Свияжинов.

— Нет, я не женился… кто это тебе наболтал?

— Не помню. Кто-то. Может, напутал. — Он помолчал. — Я ведь в наших краях целых семь лет не был…

— Мы обо всем поговорим, — сказал коротко Паукст. — Я рад тебя видеть.

Дорога к совхозу шла в гору. Скоро резко запахло енотами. Дом с высоким бельведером стоял на горе. С вышки видны были сопки, бухта и лагуны полуострова. Оленевод-помещик, склонный к фантазиям, строил все эти беседочки и вышки. Спутники поднялись к дому.

Паукст жил один. Две его комнаты были на самом верху. На побеленных стенах висели ружья, рога изюбря, патронные сумки, карта, портрет Ленина.

— Раздевайся. Вот твой диван. Ты поживешь здесь, надеюсь?

— Нет, завтра же с пароходом назад. Я ведь только тебя повидать. С Камчаткой пока кончено. Будет другая работа.

— Что же… пора. Ты располагайся. Я только спущусь на минуту в контору. Жаль все-таки, что ты так не надолго.

Гость остался один. Он сел в кресло, не раздеваясь. Его большеносое лицо утратило насмешливое выражение. Он вдруг быстро поднялся и взял со стола рамку. В рамке был мужской портрет. Свияжинов облегченно поставил его обратно. За окном совсем близко уходила вверх сопка. На самой ее вершине еле приметно рыжело несколько точек оленей. В другом окне синела бухта. Комната дышала мужским одиночеством. Свияжинов сел снова в кресло и задумался. На полочке аккуратно стояли синие тома с серебряной надписью — Малая энциклопедия, желтые корешки книг Плеханова и Ленина, книги по животноводству. От Прибалтики остались у Паукста выдержка, сдержанность, выверенность поступков. Таким же он был в партизанщину и в годы подполья.

Полчаса спустя они сидели друг против друга.

— Кури. Хороший табак… крепковат, но на совесть. — Свияжинов стал набивать свою трубочку. — Не скучаешь здесь? — спросил он погодя.

— Нет. Я не умею скучать. К тому же работа большая, новая. Проблема оленеводства — проблема Севера, в сущности говоря. Правда, у нас здесь с пятнистым оленем задача особая… валютный цех, так сказать. Ты погляди на карту. — Он отодвинулся и обвел рукой пространство на карте. — Видишь эти коричневатые полосы… Урал, Хинган, Уссурийский береговой кряж с Сахалином… все это область распространения северного оленя… верблюды ледяных пустынь, как называют их американцы. Даже Дания начала разводить на вересковых пространствах оленей. А у нас… при наших возможностях… все северное побережье Союза! — Свияжинов последил за движением его руки по карте. — Видишь кружки́? Всё питомники, заповедники, фактории… пушное дело выходит из своей первобытности, становится плановым хозяйством. То же и с оленями.