Три поколения - [262]

Глава VIII

Передышка между посевной и сенокосом была короткой: ее не хватило даже на то, чтобы спокойно отремонтировать конные и тракторные сенокосилки, наладить хотя бы примитивные стогометатели, облегчить рытье силосных траншей.

И Боголепов и Ястребовский не вылезали из мастерских.

— Наследство нам, Константин Садокович, досталось тяжелое, а колхозники после нынешней весны по настоящему поверили в технику и для кормозаготовок требуют машин, а их у нас нет. Приезжает ко мне вчера Лойко с претензией: «Колхозники возмущаются: неужто и нынче силосные траншеи мы врукопашную рыть будем?» И вот нынче ночью я надумал… — Директор насторожился: за словами главного инженера он почувствовал какую-то возможность облегчить работу по заготовке кормов. А Ястребовский замолчал, видимо не решаясь высказать надуманное.

— Ну, и что же вы надумали, Илья Михайлович? — не выдержал Боголепов.

— Дизель. На рытье траншей использовать силу дизеля. Дернинный слой поднимем обыкновенным пятикорпусным плугом, а для углубления траншеи приспособим старое комбайновое колесо.

— Колесо?!

— Да. Разрубим его пополам и приспособим. Это ускорит работу минимум в двадцать раз. Я сегодня же попробую.

— Илья Михайлович! Вы же… Я буду прямо говорить… — Боголепову хотелось сказать инженеру какие-то ласковые, поощрительные слова, но он, видимо, не нашел таких слов.

За поздней холодной весной пришло на редкость дождливое лето. На жирных, богатых азотом землях предгорий и особенно в горах все росло необыкновенно мощно и бурно. Дремавшие в почве три засушливых года мириады семян сорняков проросли и начали глушить всходы хлебов. Березка, молочай и особенно колючий, быстро растущий осот закрыли овсы, ячмени, первые полоски кукурузы, знаменитые стекловидные алтайские пшеницы, грозя задушить их, как удав спеленатое дитя.

Колхозники выбивались из сил, но сорняки по старопахотным землям были так густы, что в равнинной части предгорий на помощь жалким серпам и косам, которыми пользовались полольщики, по требованию главного агронома прислали самолеты с растворами, сжигающими сорняки и совершенно безвредными для посевов. Очищенные от растений-паразитов хлеба пошли в рост.

Но в горах и на крутых склонах применять химическую «прополку» было нельзя — самолеты могли разбиться, — и там продолжали мучиться.

Осот вымахал в три раза выше хлебов. Полольщики косили его косами, как траву, или запускали поверх хлебов конные сенокосилки и говорили при этом:

— Ему, чертову ежу, башку срубишь, а он пуще того — пухнуть, курчавиться начнет!

— Пахали, сеяли, натуроплату внесем, а посевы сорняки задавят…

«Прополка» сенокосилками угрожала хлебам, и главный агроном запретил ее. Вновь стали полоть вручную — серпами и косами.

Полуденный зной валил с ног, по люди не уходили с полос. «Прополоть! Спасти! Во что бы то ни стало спасти хлеб!»

А тут подоспело время сенокоса и закладки силоса. Яровые выметывались в трубку, а прополке в горных колхозах не виделось конца.

— С проклятым этим осотом весь сенокос упустим, а коровам опять, видно, газеты читать доведется.

Трудно было совместить все полевые работы: одно вытеснялось другим. Силосование начали с опозданием. Первый силос заложили только пятого августа, еще позже начали сенокос. А тут хлынули дожди: между косовицей и скирдованием образовался большой разрыв. В самый разгар заготовки кормов подоспела уборка ржи: травы «черствели», план сенокоса срывался. Даже самые лучшие колхозы в горной части района заготовили только половину потребного сена.

— У травы — и без сена, — говорили, сокрушаясь, колхозники. — Значит, снова будут налегать на соломку… А от соломки до падежа скота — один шаг.

На замечательных выпасах суточные удои составляли пять — семь литров. Отощавшие за зиму коровы до августа еще не набрали утерянного веса. Богатейший животноводческий район горного Алтая имел значительно меньше скота, чем его было на эту же пору в предыдущем году.

Стройка скотных дворов, свинарников, овчарен шла медленно: не хватало рабочих рук и материалов. В потребкооперации не было гвоздей, стекла, цемента, балок.

— Кошару за три года достроить не можем. Она уже гнить начала, а в ней еще ни одна овца не зимовала.

— Если даже и кормов запасем, а коров в морозы будем держать под открытым небом, все равно они начнут падать, — жаловались председатели колхозов.

Исполком районного Совета донимал краевое управление сельского хозяйства докладными о нелепости товарного земледелия в горах, о гибнущем животноводстве. Управление отвечало… увеличением планов сева в высокогорных колхозах.

— Ну, подождите, дорогие товарищи, дорвусь я до вас! — грозился Леонтьев.

Первая встреча с плановиком из края состоялась в районном центре. Сюда приехал представитель крайсельхозуправления.

Полный, красивый мужчина лет тридцати пяти, в легком чесучовом костюме и соломенной шляпе, с туго набитым портфелем, как в свою квартиру, прошел в кабинет Леонтьева мимо удивленной секретарши.

У Леонтьева, как всегда, были люди. Приезжий подошел к секретарю и жирным, начальническим баском произнес:

— Кожанчиков.

Василий Николаевич указал на стул и продолжал разговор с председателем райпотребсоюза. Кожанчиков не сел. Швырнув шляпу на стол секретаря райкома, он в вызывающей позе остановился рядом с креслом Леонтьева. Взгляд его говорил: «Я не намерен ждать, пока вы кончите разговор с этим замухрышкой. Я из краевого центра!»