Три персонажа в поисках любви и бессмертия - [28]

Постояла так с минуту. Собралась с силами. И не повернула. Не вернулась назад. Пошла дальше. Подумала, зачем ей не в свое дело путаться. Они там ученые, поди знают. Куда ей-то, глупой дурочке. Вон у них там поди все шкафы этим добром завалены, мумием, рогом единорожным, камнем безуарским. Все от отравлений. Вылечат без ее помощи. Спасут сестру. На то они и наученные. Ее-то никто не учил, не воспитывал. Что с нее и спросу. Нет ни знания, ни сознания. Благо Главный вот про перстень научил, поспособствовал. Как звать-то его только, Главного. Не знает.

Вошла в комнату свою, дверь сама затворила. Под перину прямо в платье, с туфлями зарылась. Вот бы заснуть немедленно. Вот бы не проснуться никогда. И почему только она не себе в рюмку крусталик бросила. Не догадалась, неученая. Почему сама Изабеллину рюмку не выпила. Поняла вдруг, что имя-то Главного – Смерть.

14

Главный уехал почти сразу. Видно было, что очень спешил. Не терпелось ему. Поехал туда, домой, чтоб стать там тем, кем он с самого начала стать собирался, – Князем и наследником брата Иво своего двоюродного. Затем ее сюда и привозил, чтоб отделаться. И удалось ему это на славу. Отделался. Изабелла еще не остыла, как он уже запрягал, распоряжался об отъезде. И как ее, Ивонну Первую, в зале под портретами торжественно провозгласили, так он на другой же день, как тень растворился. Капеллан и доктор с ним уехали. Она осталась.

Обнаружила, что в палаццо проживало полно разных слуг и другого народа, они к ней стали приходить, кланяться и задавать вопросы на их языке. Пришла толстая женщина с кудрявой рыжей девочкой. Что-то долго говорила. Она ничего не поняла. Только кивала. Приказала призвать Бенедетто, тот говорил на ее языке. Приказала призвать художника и музыканта. Бенедетто пришел весь белый. Стал ей переводить, что люди говорили. Она его при себе удержала.

На другой день пошли в капеллу с Бенедетто и с художником. Там на высоком помосте лежала сестра Изабелла. Вытянулась в струнку, руки ей сложили на груди, и платье на ней было то самое, в котором она ее помнила, почти что как девичье, под грудью перевязанное. Туфли из-под него выступали носами наружу. Она через Бенедетто обратилась к художнику, что надо будет уже скоро Изабеллу хоронить, и что она желает здесь иметь ее симулякр. Чтоб он немедленно маску снимал. И по маске этой копию с лица и с рук, и со всего остального, что ему для дела нужно, чтоб изготавливал. Чтобы сестра ее навеки постоянно, инсекула секуларум, тут бы в обличье своем доподлинном, как живая лежала. Бенедетто перевел.

Художник принялся за работу, все исполнил, как она заказала. И недолго спустя после похорон Изабеллы, вместо нее мертвой, легла рядом с отцом своим приемным Иво Великолепным дочь его по духу, Диво Изабелла Аугуста, из того же воскового материала сделанная, со своими же живыми волосами настоящими, рыжевато-кудреватыми, в том же платье перевязанном, с теми же туфлями носатыми. Маленькие руки ее так же точно на груди как и при жизни были сложены.

И так это было прекрасно. И так все восстановилось потихоньку и вошло в колею. Мало помалу она свой ритм жизни и стиль завести изволила, церемонии разные и прочее. Прогнала вон отсюда толстуху с девочкой, что на Изабеллу живьем походила. Оставила при себе девушек, а Бенедетто Главным назначила. Доктора нового не наняла, и совсем таковых при дворе своем запретить велела. И стала жить.

Перво-наперво, утром встав, откушивала молока козьего с медом и после уже шла в сад. Когда было тепло, подолгу на солнышке там прогуливалась. Огибала по дорожке водяную горку, с другой стороны останавливалась, садилась на скамейку. Вид с той скамейки открывался до самого моря, на пологие холмы, по которым росли деревья оливы. Это она все в душе своей отмечала и сверяла – удовольствие ее в том заключалось, чтоб все ровно так же было, как тогда, когда она тут с сестрой своей Возлюбленной сидела, и та ей до руки тихонько дотрагивалась. Потом ежедневно же шла она в зал для портретов и позировала там художнику. Он писал теперь другой ее портрет, уже не с левой, а с правой щеки, на которой была родинка. Художник ей говорил куанто сеи белла, то есть какая ж вы красивая. Или ке белла сеи – ох и красавица же вы. Потом говорил: куанто ассомили ал суо падре – ну до чего же на отца-то похожа. Это она понимала, не глупая ж. А все время, что она позировала, два музыканта, один прежний, а другой наново нанятый, на двух виолах, дагамбной и дабрачной, перед ней наигрывали.

После портретирования шла она в студиоло заниматься науками. Там ее дожидался Бенедетто. Доставал спекулум, и она в него долго смотрелась, а он ей объяснял про ее с папенькой покойным подобие. Потом показывал ей разные занимательные диковинки и миравильи, как то безоар или мумию. Доставал сосуд хрустальный непременно, изъяснял подробно, что на нем изображается. И про триумф, и про раба, и про мементо мори. А если он неточно рассказывал или что-то в деталях менял, то она его поправляла и сердилась, потому что она эту историю уже наточно понимала. Так позанимавшись с Бенедетто науками, доставала она сама из сундука драгоценную материю бархатную, расшитую гранатовыми яблоками. Ее поглаживая, сама про себя неслышно вспоминала, что тут имеется нитка продольная, а есть и поперечная. И что одной без другой никак нельзя материю составить, и радовалась этому своему знанию вещей глубинных, невидимых, и слову нитка, и слову материя.