Три новеллы - [36]

К двум часам понемногу стали собираться зрители: старики и студенты, дети и домохозяйки с неказистой снедью, завернутой в фуросики, демобилизованные солдаты, еще не снявшие форму, и нарядно одетые молодые парочки — в общем, публика самая разношерстная. Из окна конторы было видно, как люди небольшими группками пробирались на свои места.

Цугами стоял у ближних рядов и бесстрастно, словно посторонний, наблюдал, как узкими, но непрекращающимися ручейками зрители втекают в чашу стадиона. Каждые десять минут прибавлялось по сотне — это он проверил по часам. Ему казалось, что поток постепенно ширится. И все же он понимал, что более половины мест останутся незанятыми. Срок аренды был строго ограничен тремя днями, и ни о каком переносе боя из-за дождя не могло быть и речи. Поэтому даже один неудачный день означал крах всего предприятия.

С того места, где стоял Цугами, виднелись поля, тянувшиеся до подошвы далеких гор Рокко. Среди полей там и сям были разбросаны заводы и группки домов, съежившихся, казалось, под нависшими над ними тяжелыми черными тучами. Весь пейзаж напоминал сделанное тушью изображение на фарфоре, от которого веяло холодом. На горах Рокко кое-где еще сохранился снег, узкими полосами спускавшийся от вершины вниз. Глядя на эти снеговые полосы, Цугами пытался справиться с охватившей его усталостью. Ему казалось, будто лишь там, среди снегов, сохранилась чистота, которая исчезла, улетучилась из этой страны, потерпевшей поражение в войне.

Над загоном были вывешены яркие флаги с именами быков. Сейчас они, мокрые от дождя, тяжело свисали на древках. Мог ли Цугами, отдавший за последние три месяца столько сил организации этих состязаний, предположить, сколь жалкая картина откроется перед его глазами сегодня! В отличие от Омото, старавшегося хоть как-то сократить огромный ущерб, который понесет — теперь это уже было ясно! — газета, Цугами равнодушно взирал на жалкие итоги своих трудов. Он с особой силой ощутил свое одиночество перед неумолимо надвигающейся катастрофой. Его охватило чувство невыносимой досады, недовольства собой за допущенный просчет — то самое чувство, какое испытывает борец сумо, которого медленно, но неумолимо выталкивает противник за край ринга.

Тем не менее к двум часам на стадионе собралось тысяч пять зрителей, но, когда Омото обратился к ним с приветственной речью, усиленной тридцатью шестью громкоговорителями, снова начал моросить дождь, который перешел в настоящий ливень, лишь только на ринг вывели первую пару быков.

— Придется отменить, зрители начинают расходиться, — сказал один из журналистов, подойдя к Цугами, который сидел за столом судейской коллегии.

— Что ж, объявите, что на сегодня бой быков отменяется.

Цугами встал со своего места, пересек по диагонали ринг и поднялся на верхний ярус. Там еще оставалось около тысячи зрителей. Раскрыв зонтики либо с головой накрывшись пальто, они стояли, нервно переминаясь с ноги на ногу, и сердито смотрели в сторону ринга. Как только объявили об отмене боя быков, зрители зашумели и двинулись к выходу. Лишь один Цугами оставался неподвижным среди зашевелившейся толпы, словно хотел собственным телом защитить нечто, неудержимо рушившееся у него на глазах. Впервые ощутив всю глубину своего поражения, он присел на мокрую скамейку и замер, не замечая низвергавшихся на него потоков воды.

Внезапно над ним раскрылся зонтик, и сетка дождя отступила. Даже не оборачиваясь, он понял, что рядом с ним Сакико.

— Глупый, так ведь недолго и простудиться. Вставай скорее! — В ее глазах можно было прочитать одновременно и сочувствие, и неприязнь.

Цугами встал.

— Пожалуй, тебе лучше поехать домой, в Нисиномия, — сказала она.

Он невидящими глазами посмотрел на нее и, словно очнувшись, сказал:

— Подожди немного, улажу кое-какие дела и вернусь.

Пробираясь сквозь шедшую навстречу толпу, они спустились к главному входу, где Цугами оставил Сакико и зашел в контору. Он уже пришел в себя, и только побледневшее лицо напоминало о недавних переживаниях. Омото в конторе не было. Цугами сообщили, что Омото сел в машину и уехал в редакцию. Он вытер носовым платком мокрые от дождя волосы, несколько раз провел по ним расческой, поправил галстук и закурил. Затем с необычайной решительностью и быстротой он начал одно за другим улаживать самые неотложные дела: все, что касалось быков, перепоручил Тасиро; дал подробные указания журналистам относительно статей в завтрашний номер газеты; потом собрал всех сотрудников, находившихся в конторе, и объявил: — Если завтра с утра будет дождь, бой быков отменяется в любом случае. Лучше сделаем максимум, чтобы обеспечить успех в последний день, послезавтра. — Слова Цугами прозвучали как приказ, но, может быть, и как приговор.

Затем он распустил всех дежурных по домам и пошел к выходу. Вместе с совершенно продрогшей Сакико они сели в последнюю редакционную машину. Откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза, он замер, уткнувшись в мокрый воротник пальто искаженным от страдания лицом. Время от времени Цугами закусывал губу и тихонько стонал. Сакико несколько раз пыталась заговорить с ним, но он в ответ лишь молча покачивал головой. Сакико не отрываясь глядела на любимое лицо. Впервые она подумала о том, что это живое существо принадлежит ей. Сакико казалось, будто несчастный блудный сын вернулся домой — и не к кому-нибудь, а именно к ней. Победоносное материнское чувство охватило ее. Да, она любила его, но это была странная любовь, порождавшая ощущение некой жестокой радости. В ее сердце как бы существовали рядом нежность и отчужденность. Глядя на Цугами, она думала, что готова обвить его руками и ласкать без конца и в то же время могла бы без всякого сожаления оттолкнуть от себя. Никогда за три года их знакомства такие мысли не приходили ей в голову — ведь до сих пор именно он то расставался с Сакико, то призывал ее обратно и вновь прогонял. Она вынула носовой платок и, немного стесняясь шофера, стала вытирать мокрое от дождя лицо Цугами.