Три новеллы - [22]

В эти минуты в холодных, безразличных глазах Цугами вспыхнул азартный огонек, за который и полюбила его Сакико так, что не может с ним расстаться.

Цугами поднялся с кресла и уже по-другому, решительным тоном произнес:

— Подумаю! В этом, кажется, что-то есть.

Когда спустя полчаса Тасиро ушел и в комнате воцарилась тишина, Цугами почувствовал необыкновенный подъем. Перед тем как решиться на новое дело, он обычно предпочитал все хорошенько обдумать в одиночестве. Вот и теперь, удобно устроившись в кресле на веранде, он прикрыл глаза и расслабился.

Внезапно послышался голос Сакико:

— Кажется, все это вас не на шутку увлекло. — Сакико сидела в углу в той же позе, что и во время разговора с Тасиро. и вязала, перебирая холодно посверкивавшими спицами.

— Это почему же?

— Почему? Да потому, что я вас вижу насквозь. Мне давно знакома такая черточка в вашем характере. — Сакико оторвала взгляд от вязанья, холодно взглянула на Цугами и, не порицая и не восхищаясь, добавила: — Авантюристическая!

В самом деле, в Цугами было нечто от авантюриста, игрока.

Один из наиболее способных корреспондентов отдела социальной хроники в газете Б., Цугами в течение трех лет без особых накладок руководил этим горячим участком, где никто до него подолгу не удерживался. Всегда одетый с иголочки, с острой, как бритва, складкой на брюках, он умело обращался с посетителями, был четок и работоспособен. Любой щекотливый материал он подавал на страницах газеты мягко, без нажима, никогда не перегибая палку. Конечно, среди настырного журналистского люда у него были и враги. Посмеиваясь, ни не без основания порицали Цугами за неумеренную трату денег самодовольство, эгоизм, обзывали его литературным умником, напыщенным стилистом и тому подобное. Но именно эти его недостатки создавали вокруг Цугами некий интеллектуальный ореол, отличавший его от других журналистов, подвизавшихся в отделе социальной хроники.

После окончания войны газета Б., стремясь освободиться от чрезвычайно разбухшего штата, создала типографию и вечернюю газету, переведя в эти поначалу дочерние предприятия значительное число работников. И первой же кандидатурой на пост главного редактора вечерней газеты стал Цугами. Правда, по возрасту — ему только исполнилось тридцать семь лет — он не очень подходил для столь ответственного поста, но не было в редакции другого человека, способного создать совершенно новый тип издания, которое могло бы выдержать конкуренцию с другими вечерними газетами, выраставшими в то время как грибы после дождя. К тому же Омото, которого прочили в директора, был из киношников и не разбирался в газетном деле, поэтому нужен был человек, не только обладающий редакторской хваткой, но и способный умело и безошибочно руководить всем газетным хозяйством. А Цугами еще в бытность свою в газете Б. сумел хорошо проявить себя и с этой стороны.

Заняв кресло главного редактора «Новой осакской вечерней газеты», Цугами смело перешел на горизонтальный набор, что было тогда в новинку, и в подготовке материала сделал упор на литературность и развлекательность, ориентируясь на читателей из среды городской интеллигенции и служащих. При оценке заметок, отборе и размещении материала в первую очередь учитывалось, насколько он остроумен. Время показало, что выбор сделан правильный. Газета пользовалась успехом среди служащих и студентов Киото, Осаки и Кобе и быстрее других раскупалась в киосках и у уличных разносчиков. Читателей, привыкших к серым, ортодоксальным газетам военного времени, действительно привлекал свежий, необычный стиль «Новой осакской». Один молодой профессор-юрист даже назвал ее газетой для интеллигентных шалопаев. В самом деле, какой-нибудь эстетствующий поэт мог бы обнаружить в ее статьях эдакую небрежность, легкость мысли, мотивы пустоты, бесцельности жизни — то, что находило отклик в сердцах молодых городских интеллектуалов. В новом стиле газеты отразились тщательно скрываемые Цугами черты его собственного характера, которые лучше других разглядела в нем Сакико, Сакико жила с Цугами уже более трех лет. Они познакомились еще во время войны. Она не раз уходила, потом снова возвращалась, грозила порвать с ним окончательно, но так и не исполнила свою угрозу.

— Никто, кроме меня, не знает, какой ты хитрый и коварный авантюрист, — только я, одна я! — Сакико не раз говорила так. когда пребывала в хорошем настроении. Причем в глазах ее появлялся загадочный огонек, словно она давала понять, будто таким сделала Цугами ее любовь. Бывало и так, что те же самые слова она произносила по-иному — в тоне порицания своего любовника.

У Цугами была жена и двое детей, которые во время войны эвакуировались на родину в Тоттори, да так там и остались. Муж Сакико — друг Цугами еще со студенческих времен — погиб на фронте, но его останки не были найдены и доставлены в Японию. Любовная связь, возникшая между Сакико и Цугами, до сих пор оставалась их тайной — даже друзья-газетчики, обладавшие на такие дела особым нюхом, не догадывались о ней. Сакико относила это за счет необыкновенной хитрости Цугами.

Овдовев, Сакико стала часто обращаться за разными советами к Цугами, как к другу своего погибшего мужа. Однажды она пришла к нему домой. Был жаркий летний вечер. Цугами, незадолго до того вернувшийся с работы, даже не переодевшись, с усталым видом сидел в соломенном кресле, прихлебывал виски и уныло глядел перед собой.