Сам Крупицын служил в одном из видных министерств и был уже на линии «генерала». Лето он обыкновенно проводил на даче у сестры в Павловске или же заграницей, но нынешний год, вследствие усиленных работ по начатым в министерстве преобразованиям, Виктору Петровичу не удалось получить двухмесячного отпуска, хотя, по причине переутомления, теперь это было более необходимо, чем когда-либо. Директор департамента, у которого Крупицын считался правой рукой, суливший ему всевозможные блага в близком будущем, с окончанием реформ, отпустил его отдохнуть всего только на двадцать восемь дней. Виктор Петрович решил, что заграницу ехать не стоит и воспользовался приглашением Пелагеи Игнатьевны, которое та настоятельно повторяла в каждом письме.
Миновав указанный ямщиком пригорок, Крупицын действительно увидел раскинутое в ярко-зелёной лощине село Размахино, с белой, многоглавой церковью, а за ним, почти у самой речки, хорошенький хуторок, выглядывавший из окружавшего его садика. «Этакая идиллия!» — не без удовольствия улыбнулся он, предвкушая близкий конец путешествия на тряском крестьянском тарантасе.
— Это и есть хутор Пчелинцевой? — обратился Виктор Петрович к ямщику, желая подтвердить своё предположение.
— Барышни-то? Пелагеи Игнатьевны? — с оживлением повернулся к седоку парень. — Он самый и есть. Любопытная барышня!
— Чем же? — заинтересовался Крупицын.
— Мужского полу пуще огня боится! — хихикнул возница. — Чтобы и духу не было! Даже заместо кучера тётка Домна у ней отвечает… На весь хутор один мужик, да и тот — петух! Собаки у неё — и те все суки!.. А сама добрая, говорить нечего! Коли беда какая, никогда не откажет… Только, ежели мужик придёт, руками замашет и слушать не станет: «Пришли, — говорит, — жену, тебя я не понимаю»… Смехота просто! Тётка-то Домна у неё и сторожем ходит, ночью колотушкой стучит… Эй, вы, поворачивайтесь! — заключил он обращением к лошадям.
Тарантас, проехав зыбкий, трясучий мостик, завернул от села на дорогу влево и через пять минут подкатил к ограде столь оригинальной владелицы хутора.
Пелагея Игнатьевна, ещё издали услышавшая колокольчик, торопливо сошла с балкона и направилась к садовой калитке навстречу ожидаемому гостю. Прямая, высокая, с кружевной наколкой на голове, с тёмными гофрированными волосами, на первый взгляд она производила впечатление сухой и строгой классной дамы или директрисы какого-нибудь благородного пансиона. Но стоило вглядеться пристальнее в её глаза, как первое впечатление оказывалось ошибочным, и делалось ясным, что вся эта внешняя чопорность — напускная, и что пред вами добрейшее существо.
— Наконец-то! — воскликнула Пелагея Игнатьевна, отворяя дрожавшими от радости руками калитку. — Ждала, ждала, думала, уж опять куда-нибудь за границу укатили!
— Я своё слово держу, Пелагея Игнатьевна! — с улыбкой сказал Крупицын, вылезая из экипажа и обнимаясь с хозяйкой. — Ну, как поживаете? Как здоровье ваше?
— Ничего, ничего, пока ещё Бог грехам терпит! — ответила она. — А про вас этого, кажется, нельзя сказать: уж очень вы что-то плохо выглядите!.. Ну, да у меня живо поправитесь: вон какая благодать кругом! Такое нынче лето, что и не запомним!.. Впрочем, что же я расхвасталась? Пойдёмте скорее в комнаты… Эй, Домна, беги живее, вытаскивай вещи! А ты подожди, — обратилась Пелагея Игнатьевна к ямщику, — сам сюда не входи, сейчас моя баба придёт и выберет вещи…
— Не беспокойтесь, барышня, мы ваше положение знаем! — ухмыльнулся парень.
Войдя в калитку, хозяйка с гостем по чистенькой аллейке садика отправились к балкону, вокруг которого расстилался замечательно красивый и пышный ковёр махрового мака.
— Как просто и как мило! — искренно сказал Крупицын.
— Цветами-то заниматься некогда, а совсем отказать себе в этом удовольствии не могу, вот и сею каждый год газон мака! — пояснила польщённая замечанием гостя хозяйка.
Когда Пелагея Игнатьевна с Виктором Петровичем стали подниматься по ступенькам балкона, навстречу им попалась, звонко стуча босыми пятками, бежавшая стремглав тётка Домна, огромная, несуразная баба, неопределённых лет, похожая скорее на мужика, и притом кривая на один глаз. При встрече с господами она на одно мгновенье умерила свой стремительный бег и, в знак приветствия, неуклюже мотнула шеей.
— Ну, слава тебе, Господи! С приездом! — соблюдая церемонию, ещё раз приветствовала хозяйка гостя, когда они вошли в первую довольно большую комнату, игравшую роль гостиной и столовой.
Она сразу бросалась в глаза своей безукоризненной чистотой и была заставлена множеством цветов и полевыми букетами. Чистоту нарушали только зёрна, разбрасываемые двумя канарейками в клетках, висевших на окнах. Мягкая мебель была покрыта белыми чехлами. Такие же вязаные салфетки красовались на столах и столиках, занятых старинными альбомами. На стенах висели портреты и карточки в рамах, украшенных степным ковылём и сухими цветами. В доме сильно пахло жасмином и каким-то особенным, специфическим запахом не то духов, не то какого-то снадобья, которым в былое время всегда пахло в комнате Пелагеи Игнатьевны, когда она жила у Крупицыных.
