Три недели с моим братом - [6]

– Ник? Эй, ты еще здесь?

– Да, просто задумался.

– О чем? О путешествии?

– Нет, о наших детских приключениях.

– В Миннесоте?

– Нет, в Лос-Анджелесе.

– С чего ты вдруг вспомнил о них?

– Не знаю. Просто иногда они вдруг вспоминаются.

* * *

В 1969 году мы уехали из холодных зим Миннесоты в калифорнийский Инглвуд. Отца приняли в аспирантуру университета Южной Калифорнии, и мы поселились аккурат в центре Лос-Анджелеса, в районе, который можно было счесть неблагополучным, – там до сих пор гуляли отголоски расового беспорядка в Уоттсе 1965 года[2]. В обшарпанном многоквартирном доме помимо нас жили всего несколько белых семей, а нашими непосредственными соседями были проститутки, наркоторговцы и бандиты.

Квартира была небольшой: две спальни, гостиная и кухня. Впрочем, после Миннесоты мама наверняка сочла это улучшением. Ей по-прежнему никто не помогал, однако впервые за два года у нее появились соседи, с которыми можно поговорить. Пусть даже они отличались от людей, с которыми она росла бок о бок в Небраске. Теперь она могла пойти в магазин за покупками или просто прогуляться, наблюдая за жизнью других людей.

Обычно дети благоговеют перед родителями, и я не был исключением. Моя мама – белокожая брюнетка с темно-карими глазами – казалась мне невероятной красавицей. Невзирая на суровые условия первых лет нашей жизни, я не помню, чтобы она вымещала на нас свое раздражение. Она была прирожденной матерью и любила нас беззаветно. Можно сказать, мама жила нами. Она улыбалась больше всех, и не той фальшивой улыбкой, от которой по коже идут мурашки, – нет, от искренней улыбки мамы хотелось броситься в ее объятья, которые всегда были для нас открыты.

Отец до сих пор остается для меня загадкой. Из нас лишь он один интересовался музыкой, умел играть на губной гармошке и гитаре и непроизвольно насвистывал, когда нервничал. А нервничал он почти постоянно. Да и немудрено. В Лос-Анджелесе отец погрузился в ту же рутину, что и в Миннесоте: обучение днем и работа по вечерам в качестве уборщика и бармена. Он делал все, чтобы удовлетворить наши основные жизненные потребности. Но даже теперь ему приходилось прибегать к помощи своих родителей и тестя с тещей, чтобы свести концы с концами.

Дома он нередко бывал занят каким-нибудь своим делом и ни на что не обращал внимания. Чаще всего в моих воспоминаниях я вижу его за столом с книгой. Настоящий интеллигент, он был не из тех отцов, которые играют с детьми в салочки, ездят с ними на велосипеде или гуляют; мы не страдали от отсутствия подобных развлечений лишь потому, что никогда их не знали. По отношению к нам, детям, он был кормильцем и строгим воспитателем. Когда мы отбивались от рук – что случалось довольно часто, – мама угрожала рассказать обо всем отцу, когда тот вернется домой. Не знаю, почему нас это так пугало – отец не был жесток в наказаниях. Наверное, мы просто мало его знали.

Жизнь в Миннесоте сблизила нас. Несколько лет Мика, Дана и я дружили только друг с другом, и в Лос-Анджелесе это продолжилось. Мы жили в одной комнате, играли в одни игрушки и проводили время в компании друг друга. По воскресеньям мы смотрели по телевизору мультики и могли часами играть с пластмассовыми фигурками теперь не выпускающейся серии «Ковбой Джонни Вест». Подобно серии «Американский солдат Джо», там были ковбои (семья Вест: Джонни, Джейн и дети), солдаты (генерал Кастер и капитан Мэддокс), преступник (Сэм Кобра) и индейцы (Джеронимо, вождь чероки и Нападающий орел), а также сопутствующие предметы: крепости, повозки, лошади и различный скот. С годами они не раз заменялись на точно такие же: мы играли, придумывая одно приключение за другим, пока игрушки буквально не разваливались на части.

Мы с братом начали постепенно открывать для себя мир за пределами дома, а сестра, как самая младшая, оставалась с мамой. Родители, похоже, наивно верили, что вдвоем нам ничего не угрожает, и позволяли свободно гулять одним еще до того, как мне исполнилось пять лет. Единственное, что они требовали от нас – вовремя приходить к ужину. Поскольку мы соблюдали это правило, ни мама, ни отец не говорили, как далеко мы можем уходить во время прогулки, и мы вовсю этим пользовались. Куда бы ни шел мой брат, я хвостиком таскался за ним, проникаясь глубочайшим обожанием, как к герою. Мы обследовали ветхие дома или навещали взрослых соседок, которые стояли у обочин, завлекая клиентов. Мы могли бесконечно долго наблюдать, как подростки чинят машины на парковках, или сидеть на ступеньках лестницы с какими-нибудь бандитами, пока они пили пиво и тискали своих подружек. Нам это очень нравилось – там всегда было на что посмотреть или сделать, и даже время от времени раздававшиеся в отдалении выстрелы нас не пугали.

Для нас там было не опасно. Должно быть, оттого, что даже преступники знали – мы не только безвредны, но еще и беднее них. А наша семья и в самом деле была отчаянно бедна. Мы росли на сухом молоке, картошке и овсяной каше. До школы я и не знал, что молоко изначально жидкое. Мы никогда не ели в кафе, не посещали музеев и бейсбольных матчей и даже в кино не ходили. Машина, которую отец купил для поездки на работу и в университет, стоила меньше ста долларов. Когда мы пошли в школу, нам покупали пару обуви и одни штаны в год. Когда они рвались, мама нашивала заплатки, и постепенно штаны начинали выглядеть так, будто сразу продавались с наколенниками. Немногочисленные игрушки – в частности деревянные конструкторы «Тинкертойз» и «Линкольн логз», а также вышеупомянутые фигурки «Ковбой Джонни Вест» – нам дарили на Рождество и дни рождения; в магазине мы никогда не выпрашивали у мамы игрушек или сладостей – понимали: бесполезно.