Три недели с моим братом - [7]

Лишь недавно я осознал, что мы жили за чертой бедности. В то время мы, разумеется, этого не понимали. И хорошо. Мама не потерпела бы жалоб, даже вздумай мы жаловаться – она была ярым приверженцем выносливости, ненавидела нытье, уныние и оправдания и намеревалась искоренить эти пороки в своих детях. Если мы скулили что-нибудь вроде «Но я хочу…», она всегда реагировала одинаково: пожимала плечами и говорила:

– Даже не мечтай. Мы хотим одно, а получаем другое.

От ее понятий о выносливости содрогнулись бы большинство современных родителей. Когда Мика пошел в первый класс, школа, расположенная недалеко от нашего дома, оказалась ему недоступна из-за десегрегации – начиная с 1964 года белые и чернокожие дети учились вместе, и школьников одного района на автобусе возили в школу, расположенную в другом районе. Мике приходилось почти милю идти до автобусной остановки по шумным проспектам и неблагополучным соседским кварталам и срезать путь через свалку. В первый день мама проводила его на остановку, а на следующий день он пошел туда самостоятельно. Через неделю Мика сказал маме, что на углу свалки его подкараулили какие-то большие девочки – из седьмого класса или старше – и забрали деньги на школьное питание. А потом пригрозили побить, если он не будет приносить им по пять центов каждый день.

– Они сказали, что поколотят меня! – Мика заплакал.

Разрешить такую ситуацию можно разными способами. Например, мама могла бы постоянно провожать его до школы или поймать этих девочек и пригрозить полицией, если они продолжат вымогать деньги. Наверное, она могла бы выяснить, кто их родители, и поговорить с ними или найти тех, кто станет подвозить Мику до школы. Или поговорить об этом с кем-нибудь в школе.

Но это была бы не моя мама. Выслушав Мику, она вышла из комнаты и вскоре вернулась со старой жестяной коробкой для завтраков с изображением некогда популярного актера Роя Роджерса. Слегка ржавая и помятая, эта коробка годы назад принадлежала ее младшему брату.

– Завтра мы положим твой завтрак сюда, и если те девочки попытаются отобрать твои деньги, стукни их этой коробкой. Вот так… – Мама вскинула руку, словно укротитель львов, и принялась размахивать коробкой для завтраков.

Мика смотрел на нее во все глаза.

На следующий день мой шестилетний брат пошел в школу со старой коробкой для завтраков. Когда девочки его обступили, и одна из них замахнулась на него, Мика поступил так, как наказала мама.

Ночью, когда мы лежали в постели, он рассказал обо всем мне.

– Я размахнулся и стукнул изо всех сил.

– Ты не боялся?

Он поджал губы и кивнул.

– Боялся. Но я продолжал размахивать коробкой и бить, пока они не разбежались с плачем.

Следует сказать, что те девочки больше никогда к нему не подходили.

* * *

В 1971 году мы снова переехали – на Плайя-дель-Рей, в другой район Лос-Анджелеса. Причина была веской: по ночам выстрелы звучали все ближе, и родители сочли, что на новом месте будет безопаснее, чем в Инглвуде.

К тому времени я тоже пошел в школу, но не в ту, где учился Мика – у нас с ним была разница в год, и его по-прежнему возили в школу на бесплатном автобусе. Ученики в моем классе почти ничем не отличались от учеников из пригородов Айовы[3], а вот Мика был единственным белым в своем классе.

Однако день мы проводили по-прежнему вместе и так же, как в Инглвуде. Двое детей, не боящихся мира, мы шли, куда хотели. В двух милях от дома была гавань, где мы любовались на корабли. Мы влезали на опоры автомобильного моста или столбы линии электропередач в поисках птичьих гнезд. Обследовали заброшенные или обгоревшие дома в поисках интересных вещиц, забытых хозяевами. А через несколько улиц и заборов от нашего дома находилась средняя школа. Вечером она обычно пустовала, и мы играли в ее помещениях: бегали, или прятались, или просто гуляли по коридорам, заглядывая в кабинеты. Однажды мы заметили среди деревьев во́рона и как зачарованные шли за ним, пока он перелетал с дерева на дерево. С тех пор, приходя играть в эту школу, мы искали во́рона и, к нашему удивлению, находили. Окликнув его несколько раз, мы принимались за игры. Вскоре мы начали замечать ворона на деревьях недалеко от того места, где играли. Затем он начал попадаться нам на глаза каждый раз, как мы приходили в школу. Ворон всегда был где-то рядом, и мы поняли, что он следит за нами.

Мы стали кормить его. Бросали хлеб на землю, во́рон спускался и ел, а потом улетал. Постепенно он начал оставаться все дольше, позволяя нам подойти ближе. Мы кормили его сливами, и ворон перестал нас опасаться. Дошло до того, что мы протягивали ему сливу, и он без колебаний подлетал и ел. Мы с удивлением осознали, что ворон стал кем-то вроде питомца, и начали относиться к нему соответственно. Взяв у мамы фотоаппарат, мы сделали несколько снимков крупным планом и, распечатав их, с гордостью показали родным фотографии Черныша – так мы назвали во́рона. Черныш был потрясающим. Черныш был классным. Черныш, как выяснилось, был чудовищем.

Ворон нас интересовал, но мы заинтересовали его гораздо сильнее. Особенно наши волосы. Мы блондины, и наши волосы сияли на солнце, а вороны любят все блестящее. А еще они строят гнезда. Сложив вместе два эти факта, вы наверняка догадаетесь, что произошло дальше.