Три метра над небом - [4]

Будни

Памфлет

День первый

– Вот ты говоришь, а я что? Я ничего. Мне твои шутки по фигу.

– Вчера дождь был, а сегодня вёдро. Оно, конечно, если так. Но, с другой стороны, все же.

– Они все думают, что так и надо. Пускай, но я так не думаю.

Изба стоит на гранитных валунах, лицом к лесу, сложенная из мореной сосны и крыта шифером. В стороне дровяник и сарай, крыша которого поросла мохом. Избе без малого сто лет, а стоит крепко.

Лес, что за избой, простирается на несколько сот километров: уйдешь в него – и пропадешь. Так и ушел старик неделю назад. До сих пор его нет.

– Ты не думай, я не такая. Это они все полоумные. Я образованная.

– Бредень надо наладить. Рыбы прорва. Ухи хочу.

За избой грохнуло.

– Опять Севка балует. Жопу ему надеру.

– Дитя. Чего с него взять-то. Я рожала, мне и жопу ему драть.

– Родила кобыла жеребца, а ён на одну ногу хромает. Оно конечно, если так. А если иначе, то что?

– Все вы уроды. Кто хром, кто косоглаз. А на уме одно. Блядки.

– Чья бы корова.

Опять грохнуло.

– Оторвет ему бошку-то.

– Язык без костей. Не зря тебя председатель в президиум сажает. Знай, болтай. Сходил бы, поглядел, чего он там грохает.

– А ну его. Хотелка выросла, а ума нет.

Мычание коровы тоскливо и протяжно. Тяжело бедной с полным выменем стоять у жердины.

Баба ушла. В горнице тихо. Сверчок начнет свои рулады ночью.

Тикают ходики. От печи прет духовитый аромат: там томится горшок с мясом. Забили бычка хозяева.

Кто бьет скотину средь лета? Полоумные они. Не далее как вчера он пошел в поле. Косить якобы. А пришел в поле – как сел под кустом, так и просидел до полудня. В полдень кто же траву косит. Он и ушел, так травы и не накосив.

– Если все так, то ещё ничего. А то все, кто как. Как черт им на душу положит. Бога позабыли.

– То-то ты, баба, часто молишься, я погляжу. Мясо спрело уже, а ей хоть кол чеши.

– Оно так, может быть, но все же. Молока много. Куда девать-то?

В избу вбежал мальчишка лет пятнадцати.

– Жрать хочу.

– Это что же такое?! Родители горбатятся на полях и на ферме, а ён целыми днями по лесу шлындрает и хотя бы ягодку в дом.

– Оно конечно, но дитя жо. Ему гулять хочется.

– Баба она и есть баба. Я в пятнадцать лет уже пахал.

– На дядю ты пахал. Мой батя в лес ушел, а ты пахал тута.

– Жрать хочу.

– Жри.

Взрослые ушли из избы. И мы уйдем вслед за ними. Нам воспитание не позволяет смотреть в рот парня, жующего мясо безвременно убитого бычка.

– Оно, конечно, бычка-то нет, но и Машке жевать надо. Где сено? Сено у нас в голове. Оно, конечно, молодой была и глупой. Кто за такого пойдет кроме дуры.

– Вёдро. Рыба так и прет. Пойду на речку. Ушицы хочется. Полбу жрать надоело.

Река недалече и тропка к ней пряменькая, вся в лопухах и крапиве. По бокам кусты малины, но она отошла. Собралась было давеча баба по малину пойти, но по пути встретила товарку – и куда там ягода. У них, то есть у баб, как? А как на собрании – лишь бы языком болтать. Благо он без костей. Без малины осталась баба. А ей что? Ей это по фигу. Малец вырос, носом не хлюпает. А сама, если сопли зимой, то в баню.

– Оно-то конечно. Если свой дом, что казенный, можно и на реку пойтить. Рыба так его и ждет. Рыба тоже дура. А корова пускай от голода подыхает.

– Нет сладу с тобой. Как была пилой, так и есть пила.

– Тебя перепилишь, как же. Об тебя все зубья сломаешь. Зеркало разбилось, а то поглядел бы, на кого похож стал. Жрёшь, жрёшь а все в говно переходит.

– То-то ты зато прешь вширь, как на дрожжах. Скоро в избу не войдешь.

Время идет, скоро солнце скроется за лесом. Голод заставляет обоих вернуться в избу. Так ничего и не решив: ловить рыбу или нет, косить сено или нет. Они к избе, а из неё пулей сын их.

– Куда побёг?

– К тетке Клаве, к её корове быка привели.

– Оно-то, конечно. Дело житейское, но, однако, как-то срамно дитю на такое смотреть.

– Мне-то все равно, но Клавкиной корове не один бык не подойдет. Как и ей нет пары. Двоих в могилу свела, а дитя не нажила. Все в срам да в срам.

– Оно-то конечно, но что-то ты её избу не обойдешь. Кобель. Стыда нет.

– Печь остыла. Мечи на стол.

– И где дед наш шляется. Восьмой день пойдет, как в лес ушёл.

– Не пропадет твой дед.

– Оно-то, конечно. Грибы и ягоды в лесу есть.

Мясо бычка, тушеное с картошкой, остыло, тонкий слой жира покрыл жаркое. Молоко остывает на скамье у окна. Косой свет заходящего солнца осветил икону в красном углу. Откуда-то из-за реки доносится звук мотора трактора. Пашет поле тракторист.

– Остыло, в рот не полезет.

– Оно-то, конечно. У него ничего в рот не лезет без самогонки. Оно-то, конечно, ему лишь бы зенки залить и в койку к бабе под бок.

Замолчали. Хорошо-то как стало! Не ко времени застрекотал сверчок.

Помолчали, помолчали и она сказала так.

– Оно-то, конечно, с самогонкой и сухарь пирогом покажется.

Встала и ушла. У неё, как у самодержца – алкоголь исключительно в её ведении. Гонит самогонку муж, а распоряжается она. Пошла за самогонкой не для того, чтобы мужа ублажить: самой кусок в горло не лезет.

Как оно водится: после выпивки мужика потянуло на разговор, а женщину, естественно, в постель. И не спать вовсе.

– Они мало о нас думают. У них-то все есть. Им-то что? Они в столицах живут, им-то что.